Сиенская Екатерина

(25.03.1347 - 29.04.1380)

Екатерине Сиенской, этой скромной итальянской девушке, принадлежит выдающееся место в истории ХIV века. Аскетическое подвижничество Екатерины превосходит своей суровостью, своими размерами и физическими результатами все, что можно привести из истории средневекового монашества, и вместе с тем сопровождается высокими экстатическими явлениями, достоверно засвидетельствованными и точно описанными.

В ХIV веке стремление к аскетизму, высоко поднятое Франциском Ассизским, начинает угасать, светский образ мышления и житейские интересы стали сильно отвлекать людей. Появляются другие задачи и идеалы - идея национального государства, возрождение античного образования с его поклонением красоте и философской мысли. Вместе с верой в идею Божиего царства падает и авторитет того учреждения, которое призвано его осуществить на земле,- церкви.

В это время хранительницей забытого людьми идеала становится девушка, полуграмотная и болезненная, но необыкновенно сильная духом. В ее душе любовь к небесному идеалу разгорается прежним пламенем. Воодушевленная им, дочь сиенского ремесленника становится учителем своих духовных руководителей, советником царей и наставником пап. Не самолюбие, а любовь руководит ей; но эта любовь дает ей силу и власть над ее собственным изнемогающим телом и над волей других. В силу этой любви она умиротворяет Италию, исцеляет раку церкви и укрепляет главный устой теократии, возвратив папу из авиньонского плена на престол св. Петра.

* * *

Житие Екатерины составлено с большой тщательностью и подробностью доминиканцем Раймундом, бывшим впоследствии генералом своего ордена. Раймунд являлся в последние годы жизни Екатерины ее духовником и знал все ее тайны. Кроме того он пользовался для своего описания житием Екатерины, составленным ее первым духовником, а также многочисленными точными рассказами ее матери и подруг. В числе других очевидцев, оставивших нам сведения о Екатерине, особого внимания заслуживает Стефан Маккони, служивший Екатерине секретарем и сделавшийся потом приором знаменитой Картузы близ Павии. Но даже если бы не было этих биографических данных, Екатерина Сиенская предстала бы во всем своем величии, благодаря одной только своей литературной деятельности.

В своей книге, так называемом "Диалоге", и письмах, которых до нас дошло 373, Екатерина оставила памятник своей жизни. Помимо частных и духовных лиц, она обращается в них к магистратам городов и автономных республик - Флоренции, Пизы и т. д., к королям Франции и Венгрии, к королеве Неаполитанской, к папам Григорию XI и Урбану VI.

* * *

Ярко высвечивается духовное родство между Екатериной из Сиены и Франциском из Ассизи. Екатерина и Франциск - это две жемчужины итальянского народа, сложившиеся под влиянием одних и тех же условий в один и тот же исторический период. Уроженка Сиены, города южной Тосканы смежной с соседней Умбрией, Екатерина росла под тем же небом, под впечатлениями той же природы, как и Франциск. По своему происхождению Екатерина принадлежала к тому же классу горожан, не отделенных своим образованием от простого народа. Екатерина родилась через 121 год после смерти Франциска, и потому ее жизнь развивалась под влиянием памяти о его подвижничестве.

Духовная деятельность Екатерины носила тот же характер, что и у Франциска. В основании ее лежала та же идея следования за Христом в том нравственно идеальном смысле, как ее понимал Франциск. Она выражалась в беспредельном сострадании к ранам и страданиям Спасителя, в благодарности и покорности Его велениям, в постоянном личном общении с Ним посредством молитвы, видений и откровений и в проявлениях любви, доведенной до высшей степени, на которую способна пламенная и благородная до самозабвения натура.

Жизнь обоих состояла из подвигов любви ко всему живому, благотворительности, самопожертвования, аскетического самоистязания и высших экстазов. Схожей была даже стигматизация. Оба были светом и славой своих орденов. Уже при жизни Екатерина и Франциск были почитаемы как святые, а после смерти канонизированы церковью.

* * *

В те времена христианский мир жил в состоянии страха. Италия была охвачена междоусобными войнами, а в самих городах вели братоубийственную борьбу различные партии. Германия была раздроблена. Англия и Франция начали трагическую Столетнюю войну. Восточная империя распалась, и турки угрожали европейским границам. Повсюду вспыхивали восстания крестьян, чувствовавших себя угнетенными и отверженными. Частым явлением был голод и стихийные бедствия.

В 1347 году разразилась страшная эпидемия "черной чумы", от которой за несколько месяцев вымерло более трети населения Европы. Подсчитано, что мир был отброшен назад во времени на два поколения. В Ананьи вымерла половина жителей. Население Сиены сократилось с восьмидесяти до пятнадцати тысяч человек.

Именно в этот страшный 1347 год в Сиене вместе с девочкой-близнецом родилась Екатерина, двадцать четвертая дочь красильщика сукон Якова Бененказа. Девочка-близнец умерла почти сразу же, но уже на следующий год родился двадцать пятый ребенок. Кроме того, семья взяла в дом десятилетнего двоюродного брата-сироту. Впоследствии он стал монахом-доминиканцем и был первым духовником Екатерины.

Об отце известно, что он умер в преклонных летах и отличался при жизни большой добротой и кротостью. Он никогда не употреблял бранных слов, которые были тогда в ходу, и эта привычка перешла и к его детям. Одна из его дочерей, вышедшая замуж за человека с другими нравами, заболела от горя, потому что не могла переносить непривычных для нее непристойных слов, и ей удалось совершенно отучить от них мужа и его друзей. Мать Екатерины умерла 89 лет, хотя родила 25 детей. Екатерина была предпоследним ребенком и одна из всех была вскормлена грудью матери. Семья была благочестива, но не отличалась никаким предрасположением к аскетизму. Религиозное призвание пробудилось у Екатерины самостоятельно и очень рано.

Девочка росла непохожей на своих многочисленных братьев и сестер. Она была умным и веселым ребенком. Соседи и родственники старались непрерывно уводить ее к себе в дом, чтобы любоваться умными детскими речами и наслаждаться ее веселым нравом. В беседе с ней исчезала грусть и забывалось неприятное. Потому ребенка стали называть не Екатериной, а Евфросинией - радостью.

* * *

На шестом году жизни у Екатерины было первое видение. Возвращаясь однажды домой с братом, девочка увидала на небе, над церковью доминиканцев, прекрасный чертог, в котором на царственном престоле сидел Христос в архиерейском облачении, окруженный апостолами. Забывшись, девочка остановилась, устремив глаза на небо. Ушедший вперед брат долго, но напрасно ее звавший, наконец, вернулся и, взяв ее за руку, повлек за собой. Тогда она, опустивши глаза, сказала ему: "О, если бы ты увидел то, что я вижу, ты не помешал бы мне". Она снова подняла глаза, но видение исчезло. Екатерина потом долго плакала и упрекала себя за то, что позволила отвлечься.

С этого явления начался перелом в жизни Екатерины; нрав ее изменился, она стала молчалива и задумчива, начала искать уединения для молитвы, меньше есть и стала бичевать тело веревкой. Ее пример повлиял на других, и около нее стали собираться девочки-сверстницы, чтобы по ее указаниям произносить молитвы и бичевать себя.

Примерно в то же время она узнала про жизнь египетских отшельников и других святых. Так как она еще не умела читать и не помнила, чтобы кто-либо ей рассказывал про святых, то она впоследствии приписывала это помощи св. Духа.

Когда маленькая Екатерина видела монахов, то замечая где они шли, потом целовала след их ног. Мысль посвятить себя иночеству занимала ее детское воображение. Однажды она задумала идти в пустыню. Взяв кусок хлеба, она тайком выбралась из города и запряталась в уединенном месте. Но вечером ей стало страшно, и потому вернулась. Вскоре у Екатерины появилось желание поступить в доминиканский монастырь, и это стало ее горячей мечтой.

Под влиянием этих еще детских мечтаний семилетняя Екатерина совершила решительный шаг. Пав на колени перед св. Девой, которая "первая из женщин посвятила Господу свою девственность", Екатерина просила ее дать ей в женихи ее сына и дала обет никогда не знать другого жениха и вечно оставаться девственницей.

У матери же были другие планы. Когда девочка стала подрастать, она учила ее заботиться о своей внешности и нарядах. Не имея успеха, мать прибегала к помощи своей старшей замужней дочери, которую Екатерина нежно любила. Девочка поддалась настояниям сестры, но потом, горько в этом раскаялась и еще решительнее стала отвергать всякие наряды. Между тем родители и близкие начали присматривать женихов, и когда убедились в полном нерасположении девушки к браку, то обратились к бывавшему в их доме доминиканскому монаху. Тот обещал свою помощь, но, поговорив с девушкой, поддался ее влиянию и, одобрив ее устремление, привел пример св. Клары. Последовав его совету, "как будто посланному с неба", Екатерина обрезала свои волосы, "которыми она так много нагрешила и которые так возненавидела". Согласно обычаям того времени это означало, что она приняла постриг, являлась свободной от мирской суеты. Так намерения Екатерины открылись, и между ней и семьей началась упорная борьба.

Чтобы лишить ее возможности уединяться и предаваться молитве, у Екатерины отняли комнатку и заставили ее исполнять черную работу в доме и на кухне, специально уволив всю прислугу.

Екатерина безропотно покорилась и исполняла тяжелую работу добросовестно и даже охотно. Для нее это приобрело значение служения Высшему: в отце она видела Спасителя, в матери - Богородицу, а в братьях, сестрах и подмастерьях отца - апостолов и учеников Христа, служа всем с удвоенным радением.

Не имея своей комнаты, Екатерина ходила молиться в комнату своего младшего брата, днем во время его отсутствия, ночью во время его сна. Однажды отцу понадобилось что-то в комнате сына, он вошел в нее и увидел дочь на коленях в горячей молитве и ему показалось, что над ней парит небольшой белый голубь, который при его приближении вылетел в окно. С тех пор отец отказался от борьбы и больше не препятствовал дочери ни в чем.

Из рассказов очевидцев известны несколько необычных явлений, произошедших в это время с Екатериной. Однажды, то ли из-за усталости, то ли глубоко задумавшись, девочка слишком низко склонилась над огнем очага, и пламя долго касалось ее лица, не обжигая его.

До настоящего времени существует дом Екатерины, но единственно неперестроенным в нем остался только этот очаг. На протяжении веков никто не осмелился прикоснуться к нему.

С матерью Екатерина была послушна, но непреклонна. Мать была упорнее отца в надежде переломить волю дочери. Она повезла ее с собой на воды, надеясь, что теплые серные ванны укрепят ее тело и вызовут в ней желание жизни. Екатерина покорилась, но сумела и "эти козни сатаны" обратить себе на пользу и найти средства "истязать свое тело среди приятных ощущений". Она убедила мать, чтобы ей позволили принимать ванну наедине. И тогда она пускала на свое тело горячую струю серной воды. Екатерина переносила эту боль, напряженно думая о мучениях ада и чистилища, умоляя Творца, чтобы Он милостиво заменил те заслуженные ею мучения этими, добровольно на себя взятыми, и твердо веря, что удостоится этой милости, с наслаждением переносила свои страдания.

Позже, когда ей приходилось постоянно путешествовать, исполняя свою миссию, и мать сетовала на ее долгие отлучки, Екатерина, ставшая к тому времени духовной наставницей своей матери, писала ей: "Все это происходит с вами потому, что вы больше любите ту часть, которую я взяла от вас, то есть плоть вашу, чем то, что я взяла от Бога".

* * *

Когда Екатерине исполнилось 14 лет, пора детских мечтаний о поступлении к доминиканцам миновала, она осмотрелась в жизни, ее призвание и путь к его осуществлению прояснились.

При доминиканском ордене не было соответствующего женского отдела. Однако при монастырях состояли общины мирян, стремившихся к аскетическому идеалу, но не связанных монастырским уставом. В Сиене существовала под руководством доминиканцев подобная женская община, состоявшая главным образом из пожилых вдов, которые жили в своих домах, но вели очень благочинный, строгий образ жизни. Они сверх платья носили шерстяной плащ, мантеллум, цветов доминиканского ордена - белый с черным, и потому назывались в народе "мантеллатами". Быть принятой в эту общину сестер-мантеллат стало заветным желанием Екатерины.

Когда мать утратила надежду, что Екатерина изменит свой образ жизни, она, наконец, уступила ее просьбам и отправилась к "сестрам" просить, чтобы они приняли дочь в свою общину. Но те, к ее большому удовольствию, решительно отказали, ссылаясь на то, что у них не в обычае принимать в свою среду девушек или молодых женщин, а только пожилых, с установившейся репутацией. Вскоре после этого Екатерина опасно заболела. У нее была высокая температура, и все тело ее покрылось мелкими волдырями, так что нельзя было узнать лица. Видя отчаяние матери, Екатерина попросила: "Если хотите, дорогая матушка, чтобы я выздоровела, устройте так, чтобы меня приняли в общину сестер, в противном случае я не сомневаюсь, что Господь и св. Доминик, которые зовут меня к себе, сделают так, что вы не увидите меня ни в том, ни в каком-либо другом одеянии". После этого мать, желая спасти дочь, стала так настоятельно упрашивать сестер сделать для дочери исключение, что те, тронутые ее просьбами, решили посмотреть больную. Увидев девушку, "которая и от природы не была очень красива", в таком невзрачном виде и убедившись в ее благоразумии и несоответствующем ее летам развитии, они согласились на ее просьбу. Так исполнилось желание девушки - теперь она свободно могла служить Господу, как она это понимала. Она осталась жить в семье, где ей предоставили прежнюю комнатку в полное распоряжение.

Впоследствии, по смерти отца, когда семья разорилась, Екатерина устроила свою особую общину, куда переехала жить с престарелой матерью.

* * *

Таким образом, после короткого детства, исполненного борьбы из-за рано осознанного призвания, для Екатерины с наступлением юности пришла пора подвижничества. Это были годы, проведенные в тишине, глубокой молитве и покаянии. Она делила свое время между домашними заботами, молитвами и работой в больницах.

Екатерина не просто постилась. Можно сказать, что она жила без пищи. Не пост представлял для нее лишение, но принятие пищи стало для нее мучением, которому она подвергала себя. Уже в детстве Екатерина избегала есть мясо или, вернее, почувствовала к нему отвращение, а затем постепенно стала лишать себя и всякой другой приготовленной пищи. С 20 лет она перестала есть и хлеб. Ее пища с того времени состояла только из салата или овощей. Обыкновенно она ела их сырыми, иногда же с приправой растительного масла. Вино она всегда сильно разбавляла водой, а с 15 лет совсем перестала употреблять.

Ее суровый пост вызывал враждебные разговоры о том, что она тайком питается или что ее сверхъестественное воздержание от пищи есть дело сатаны. Поэтому Екатерина стала садиться за стол с другими членами своей общины и вместе с ними принимать пищу. Но при этом она, пожевав, глотала только сок. Встав из-за стола, она говорила: "Пора теперь подвергнуть справедливой каре негодную грешницу". При этом она опускала соломинку глубоко в рот, тем вызывая рвоту.

Напрасно преданный ей юноша, Стефан Маккони, убеждал свою "дорогую мать" лучше совсем воздерживаться от пищи, чем так мучить себя. Екатерина отвечала, что делает это из многих соображений: во-первых, потому, что просила Господа еще в этой жизни покарать ее за грех обжорства, затем ради тех, которым ее полное воздержание от пищи служило соблазном, и затем, чтобы посредством этого телесного истязания погрузить душу в сферу небесных интересов. К концу своей жизни Екатерина стала все больше и больше воздерживаться от пищи и в это время она, можно сказать, исключительно жила хлебом Евхаристии, которой старалась с разрешения духовника ежедневно причащаться.

Спала Екатерина на деревянных досках без всякой подстилки. Но как спала? Она проводила в молитве всю ночь, пока "ее братья", доминиканцы, предавались отдыху, и только после заутрени, когда вставали монахи, позволяла себе короткий отдых, обращаясь со следующими словами "к своему Жениху": "Братья мои и слуги Твои, Господь мой, до сих пор почивали, а я за них сторожила перед Тобой, чтобы Ты их охранил от зла и козней врага человеческого, теперь же они встали, чтобы восхвалять Тебя. Ты храни их, а я немного прилягу". И она склоняла свое тело на доски, подложив полено под голову. Со временем же она так отвыкла от сна, что в двое суток спала не более получаса, признаваясь при этом духовнику, что никакая победа не стоила ей так много борьбы, как победа над сном. Победа действительно была полная и нередко ей случалось будить своего духовника, когда среди бесед "о божественных таинствах", продолжавшихся до глубокой ночи, последний начинал дремать. Она же, чем больше об этом говорила, тем становилась бодрее и тем более "освежалась".

Не довольствуясь этой победой над потребностью тела, Екатерина подвергала его непосредственным истязаниям. Сначала она носила на теле власяницу, но потом стала тяготиться ею и из чистоплотности заменила ее железною цепью, которою так крепко опоясывалась, что она врезалась в тело и воспаляла кожу. Под конец жизни, когда она часто стала болеть, духовник заставил отказаться от ношения цепи.

Добровольное самоистязание, как и невольное страдание, причиняемое ей ее постоянной болезненностью, было для Екатерины источником высокого духовного удовлетворения и даже блаженства. По ее представлениям, этим способом не только сокращались муки, ожидавшие ее на том свете, но, что особенно ее утешало, сокращались муки других.

С тех пор как отец стал поддерживать ее, стала возрастать и привязанность между ними. Когда он опасно заболел, Екатерина горячо молилась о выздоровлении. Но в молитве был дан ответ, что наступил конец его жизни и дальнейшее продолжение ее не было бы для него полезно. Тогда Екатерина стала молить "своего Жениха", чтобы отцу были прощены грехи еще при жизни и душа его не подвергалась бы мукам чистилища. И в этом ей было отказано "ради справедливости". Но Екатерина не отступалась от своей просьбы. Долго продолжалось состязание "между справедливостью и милостью", которой требовала девушка. Наконец, Екатерина взмолилась: "Если милость не может осуществиться без проявления справедливости, то пусть последняя падет на меня. Ради отца я готова принять на себя всю кару, которую назначит ему Твое милосердие". Эта мольба Екатерины была услышана. Она поспешила к отцу и обрадовала известием о его полном спасении. Когда отца хоронили и вся семья сопровождала его тело со слезами, у нее одной было радостное выражение, и не без основания: в минуту смерти отца Екатерина почувствовала боль в кишечнике, которая не покидала ее на протяжении всей жизни.

Она не раз подобным же образом объясняла новые физические муки, выпадавшие на ее долю, всегда была готова и всегда желала искупить страданием своего тела общественное зло и невзгоды своего отечества и церкви.

Жажда страданий у Екатерины проистекала не только из желания умерщвления тела как нечистого источника зла и греха, не только из желания искупления своих и чужих грехов но, главное, из желания следовать Христу, страдать подобно Христу и вместе с Ним. Такое желание все более и более наполняло ее жизнь. Она воспринимала страдание, как ниспосланную благодать, которая делает ее достойной "небесного Жениха".

Однажды она увидела в своей каморке лучезарное распятие Христа: "Дочь моя, Екатерина, видишь ли ты, как Я страдал за тебя, пусть же тебе станет легко выносить страдания ради Меня",- сказал ей Христос. "Дочь Моя, если ты хочешь приобрести доблесть мужества, то необходимо, чтобы ты взяла Меня в образец". Затем Христос говорил, что хотя Ему было бы легко уничтожить всех своих врагов, Он пожелал, однако, победить "путем креста", чтобы служить образцом для людей. Поэтому: "Если вы желаете стать мощными для победы над всякой вражеской силой, то считайте крест своим утешением, как и Я сделал. И чем более вы будете страдать ради Меня, тем более будете Мне подобны".

Восприняв эти слова, она сама стала молить о страданиях. Екатерина просила смерти, то есть избавления от тела, препятствовавшего полному слиянию ее души с божественным началом, но получила отказ. Она покорилась, умоляя Христа услышать лишь одну ее "маленькую просьбу": "Чтобы в этом веке, пока по Твоей воле я должна пребывать во плоти, Ты разрешил мне участвовать в страданиях, которые Ты перенес, не исключая последнего, для того, чтобы я, не будучи еще в состоянии соединиться с Тобой на небе, здесь, на земле, приобщилась бы к ним". И эта просьба была услышана. С этого дня Екатерина стала ежедневно испытывать как в сердце, так и в теле, страдания Спасителя.

Страдания эти не были только физическими и пассивными. Мукам Христа Екатерина придавала больше духовный смысл. Он заключался в том, что, любя в совершенстве Господа и ближнего и радея о чести Господней и спасении человека, Христос испытывал величайшее мучение, пока не восстановил своим страданием честь Господу в людском повиновении и спасение ближним. "И немало горя,- прибавила Екатерина,- дало Ему это желание, как известно тем, кто это испытывал на себе: ибо в этом заключается величайший крест".

Эти слова Екатерины раскрывают тайну ее жизни, и становится понятно, каким образом эта "неземная" по своему образу жизни девушка, проводившая большую часть времени без пищи, без сна, в религиозном экстазе, могла или, вернее, должна была взять на себя руководящую роль в спасении Италии и папства.

* * *

Большое значение в духовной жизни Екатерины и формировании ее высокого авторитета имели ее экстазы, которые завершались отчетливыми и продолжительными видениями. В этих состояниях психическая жизнь Екатерины как бы двоилась: ее "я", нуждавшееся в любви, в утешении и поучении, простиралось ниц перед своим высоким идеалом, из уст которого она черпала многие истины, а ее сильный дух и любвеобильное сердце извлекали и перерабатывали по-своему все полученное из чистого, вечно бьющего источника христианской веры и из внутреннего опыта собственной жизни.

С началом жизни в келье Екатерине стал являться ее "Жених и Спаситель", иногда в сопровождении Богоматери, или апостолов Иоанна и Павла, или святых Марии Магдалины и Доминика. Чаще всего он приходил один и "наставлял ее всему, что было полезно ее душе". "Считайте несомненным, отец мой,- говорила Екатерина духовнику,- что всему, что нужно для спасения, научил меня не кто-либо из людей, а именно сам Господь и Учитель, сладчайший Жених души моей, Господь Иисус Христос, или своим внушением, или говоря со мною в ясном явлении, как я теперь говорю с вами". Она удостоверяла при этом, что явления большею частью были неосязаемы, иногда же воспринимаемы внешними чувствами тела, так что она телесным слухом слышала обращенный к ней голос.

Екатерина вначале опасалась этих видений из-за подозрения, что они могут быть дьявольскими наваждениями. Но потом сам Христос научил ее отличать Его явления от лживых, обманчивых видений, насылаемых лукавым, которые порождают в душе высокомерие. Его же внушают смирение и заставляют более чтить Того, Кто есть Сам истина и дает истину. Вследствие этого Екатерина так освоилась с видениями, что они сделались главным источником ее духовного развития. Целые часы проводила она с Христом, излагая Ему свои недоумения и внимая Его поучениям.

Молилась ли она или размышляла, читала, бодрствовала или дремала - тем или иным способом она получала утешение в Его видении, иногда даже, "когда она с другими говорила, к ней приближалось святое видение, и она в душе вела с ним беседу, а языком с людьми".

Сначала экстатические состояния происходили только во время уединенной молитвы, потом открыто и при всех, особенно во время богослужения. Глаза ее при этом были закрыты, уши глухи к любому, даже самому сильному звуку, тело неспособно к движению и чувствительности, и скорее можно было сломать что-либо, чем изменить положение тела. Екатерина так устремлялась к небу, что видевшие это утверждали, что она приподнималась над землей.

Люди, оказывавшиеся свидетелями экстазов Екатерины, часто своим неразумным участием или грубым любопытством причиняли ей много вреда. Однажды ее мать, увидев ее в таком состоянии с наклоненной на сторону головой, стала выпрямлять ей шею с такой силой, что едва не сломала ее. Екатерина потом долго ощущала в шее нестерпимую боль.

Жертвой совершенно другого побуждения сделалась Екатерина в Авиньоне. Здесь, среди светского, суетного и маловерующего папского двора, святость жизни сиенской девушки и в особенности ее экстазы воспринимались не однозначно. Желая испытать и вероятно обличить Екатерину, во время одного из экстазов придворная дама под видом благочестия склонилась к ногам распростертой в экстазе девушки и несколько раз проткнула их острой иглой. Екатерина же не проявила признаков боли. Когда Екатерина возвратилась в обычное состояние, то почувствовала такую сильную боль в ногах, что едва могла ступать. Отыскивая причины боли, ее спутницы увидели уколы и запекшуюся на них кровь.

* * *

Подобно александрийской мученице, имя которой она носила, Екатерина обручилась с Христом. В это время ей было около двадцати лет. Она чувствовала, что в ее жизни должен произойти решающий перелом и продолжала истово молиться Господу, повторяя: "Сочетайся со мной браком в вере!".

Был карнавальный вечер 1367 г. В эти дни люди имели обыкновение "справлять праздник живота". Шум наполнял город и даже дом Екатерины. Молодая девушка в своей комнатке в тысячный раз глубоко сосредоточившись повторяла свою молитву о браке и вере.

И вот перед ней явился Господь, сказавший: "Ныне, когда остальные развлекаются, Я решил отпраздновать с тобой праздник твоей души".

Видение было полное, охватившее зрение и слух: перед ней предстало небесное воинство со святыми, которых она больше всего любила. При звуках псалмов Давида Богоматерь взяла ее правую руку и, протянув к Сыну, просила Его, чтобы Он удостоил ее обручиться с Ним в вере. И Христос надел ей на руку золотое кольцо с прекрасным алмазом и четырьмя жемчужинами и сказал: "Се, Я сочетаюсь с тобой браком в вере, Я - Творец и Спаситель твой. Ты сохранишь эту веру незапятнанной до тех пор, пока не взойдешь на небо праздновать со мной вечный брак". Видение исчезло, но кольцо навсегда осталось на руке. Кольцо было невидимо для других, но не для Екатерины.

Обещание, данное в "Песне Песней", и обещание из евангельских притч о свадебном пире стали для Екатерины реальностью.

В Сиене сохранился обычай, согласно которому в последний день карнавала ни одна процессия и ни одна маска не проходит по улице Фонтебранда, где была отпразднована эта свадьба. На фронтоне дома, где жила Екатерина, до сих пор сохранилась надпись: "Это дом Екатерины, Невесты Христовой".

Подобный характер имели и другие события сокровенной жизни Екатерины. Ее стремления постоянно принимали образы конкретных, переживаемых ею фактов. Однажды на расспросы духовника, заметившего у нее во время причащения необыкновенное волнение, за которым последовал чрезвычайно сильный и продолжительный экстаз, Екатерина рассказала ему, что она перед этим молилась с особенным усердием о том, чтобы Господь отнял у нее всякую собственную волю и даровал ей Свою волю,- и что Он милосердно услышал ее просьбу.

В другой раз, повторяя в своей молитве слова псалмопевца: "Сердце чисто сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня", Екатерина просила Господа взять у нее сердце и собственную волю. В последующем за этим видении явился Христос и, вынув из груди ее сердце, унес с собой. Испытанное Екатериной ощущение было так живо, что она после этого и физически не ощущала у себя сердца. Через некоторое время Екатерина, находясь одна в часовне, увидела Христа среди яркого света, держащего в руке Своей лучезарное сердце, которое Он и дал ей взамен прежнего. На груди ее над сердцем навсегда остался след от полученной при этом раны.

Экстазы сопровождались, однако, жестокими страданиями. Однажды она долго погружалась мыслью в страсти Христовы и, по ее молитве, было дано пережить часть этих страданий - только часть, так как ни одному смертному не было бы по силам испытать на себе все, что перестрадал Искупитель грехов человеческих. Ее сердце воспылало такой любовью к Спасителю, что оно не выдержало напряжения, и, как слабый сосуд, надтреснуло сверху донизу. Это ощущение сопровождалось таким глубоким обмороком Екатерины, что ее считали умершей. Уже пришли, по обычаю, соседки, чтобы утешать мать и сестер, и послали за женщинами, которые одевают покойников. Так прошло четыре часа между тем, что Екатерина потом называла своей смертью и возвращением к жизни. Во все это время душа ее бодрствовала и познавала тайны божества. Возвращение к жизни было поэтому для Екатерины глубоким горем, и она безутешно и долго из-за этого плакала.

* * *

Екатерина вызывала в теле все новые и новые страдания, всем своим духовным существом погружаясь в мысль о страданиях Спасителя. Это ничем не прерываемое устремление переживать страсти Христа выразилось, наконец, в жизни Екатерины в символическом событии - стигматизации. Уже в 1370 г. Екатерина впервые испытала на себе подобное ощущение. Когда она однажды молилась о спасении своих близких и просила знамения, ей было предложено протянуть руку. Исполнив это, она увидела острие гвоздя, приставленное к ладони, и почувствовала такую сильную боль, как будто гвоздь пронзил ее насквозь. Хотя рана другим была невидима, Екатерина всегда ее ощущала и испытывала боль в ладони.

Главное же событие случилось пять лет спустя во время пребывания Екатерины со своей общиной в Пизе. В одно из воскресений Раймунд служил по ее просьбе обедню и причастил ее. Как обыкновенно, она погрузилась после этого в экстатическое состояние. Ожидая ее возвращения к телесной жизни, окружающие увидели, что она вдруг поднялась на колени и протянула руки. Она довольно долго пребывала в таком положении, а затем, как будто пораженная смертельной раной внезапно упала, и только через некоторое время пришла в себя.

Подозвав к себе духовника, Екатерина шепнула ему, что была удостоена принять раны Господа Иисуса Христа. Узрев сходящего к ней с креста в ярком свете Господа, она в порыве души устремилась к Нему всем своим существом. В это мгновение она увидела нисходившие из ран Спасителя пять кровавых лучей и едва успела произнести мольбу, чтобы ниспосылаемые ей раны не обнаружились на ее теле, как кровавый цвет лучей превратился в ярко блестящий и они прикоснулись к пяти местам ее тела. На вопрос духовника, чувствует ли она в этих местах боль, она, глубоко вздохнувши, сказала: "Такую сильную, в особенности около сердца, что если Господь не совершит нового чуда, то ей кажется невозможным дольше жить с такой болью". Целую неделю после этого Екатерина очень страдала и была близка к смерти.

* * *

Религиозное чувство Екатерины берет свое начало в любви и в ней преобразовывается. Любовь к Творцу порождает любовь к творению. Любовь к Христу проявляется у нее в любви к человеку. Она пишет: "Какое другое доказательство нашей любви можем мы дать Христу, кроме сострадательной любви нашей ко всякому творению, имеющему в себе разум?" Эта любовь торжествует у Екатерины над аскетизмом и преобразовывает монашество. Озаренный этой любовью мир утрачивает свою печать отверженности. "Его явления,- говорит Екатерина, имеют мирской характер насколько мы их делаем таковыми". Любовь украшает мир и делает его достойным внимания. Она считает необходимым любить все явления мира. Но она требует этой любви потому, что только в соприкосновении с миром может проявиться любовь как движущая сила и как вечный источник творческой деятельности. Эту мысль Екатерина выразила в простых словах, которые можно признать девизом ее собственной жизни: "Любовь никогда не остается бездеятельна, но всегда проявляется в великих делах".

Перелом в ее жизни произошел вскоре после обручения. Господь стал постепенно внушать Екатерине влечение к общению с людьми. Однажды, после того как "Он долго читал с нею псалтырь и наставлял "тайнам царства Божия", Он сказал ей: "Ступай, ибо настало время обеда, и твои домашние собираются сесть за стол, поди и побудь с ними, а потом возвратишься ко Мне". Услышав это, девушка со слезами стала умолять Господа, чтобы Он не удалял ее от Себя. Она просила, что если чем-нибудь Его оскорбила, наказать ее тело и выразила готовность содействовать этой каре. "Что мне до их обеда? Разве человек единым хлебом сыт будет? У меня свой хлеб, которого не ведают те, к кому Ты меня посылаешь. Как Ты лучше моего знаешь, я бежала от всякого общения с людьми, чтобы любить Тебя, моего Господа и господина",- говорила Екатерина. Неужели же теперь, когда она сподобилась величайшей милости, нужно ей бросить свое ни с чем несравнимое сокровище и вмешаться в людскую суету, чтобы снова сделаться отверженной? И долго молила Екатерина Господа, чтобы Он дозволил ей, по своей неизмеримой милости, не расставаться с Ним.

Но Господь остановил ее слезы и объяснил, что не намерен ее удалять от Себя, а желает, чтобы Его милость падала не только на нее, но и на других чрез нее. "Ты знаешь, что есть две заповеди любви Моей - любить Меня и ближнего, и Я хочу, чтобы ты исполнила оба эти закона и не на одном, а на двух крыльях вознеслась к небу". Напомнив ей, что она с детства радела о спасении душ, Господь объявил ей, что хочет теперь осуществить ее заветное желание. Но девушка продолжала возражать: "Чем могу я, убогая и во всем немощная, быть полезна душам? Пол мой является препятствием по многим причинам: к нему с пренебрежением относятся люди". К тому же она считала, что стеснена приличиями, "ибо не следует лицам моего пола вращаться среди другого". На что получила ответ: "Разве Я не создал род человеческий, образовав тот и другой пол? Разве Я не ниспосылаю дух свой, куда захочу? Предо Мной нет ни мужчины, ни женщины, ни плебея, ни дворянина, но все равны предо Мной, ибо все одинаково Мои творения. Знай же, что в век этот до того взяло верх высокомерие, в особенности тех, кто считает себя учеными и мудрыми, что справедливость Моя не может более терпеть этого. И Я пошлю к ним женщин, по своему полу мало сведущих и слабых, но много одаренных добродетелью и божественной мудростью для сокрушения их гордыни".

Конечно, этот перелом в душе и в жизни Екатерины совершился не в одно мгновение, не сразу овладело ею сознание призвания, более сложного и мучительного. Противоречие между совершенством мистического подъема души и погружением ее в людские дрязги не раз с болью подступало к сердцу Екатерины, но вместе с тем перед ней все расширялась задача ее мирского призвания и росло значение возлагаемого на нее поручения.

Эта внутренняя борьба, наполнявшая жизнь Екатерины, и этот быстрый рост ее сознания отразились в другом видении, ею пережитом, и более серьезном наставлении. Это поручение находится в связи с тем событием ее жизни, когда сердце надтреснуло от избытка любви, тело казалось умершим, а душа ее видела блаженство спасенных и мучения низверженных в ад.

На Екатерину возлагалась забота о величайших интересах Божиего царства на земле, и ей было поставлено требование, чтобы она, покинув свою тихую домашнюю келью и свой родной город, выступила на широкое поприще общечеловеческих интересов. "Когда душа моя все это узрела,- рассказывала об этом Екатерина духовнику,- вековечный Жених мой, которого я считала мне вполне принадлежащим, сказал: "Возвратись же и укажи им на заблуждения и опасность, им грозящую". "Спасение многих душ требует твоего возвращения, и не будешь ты более вести образ жизни, который вела до сих пор, и не будет тебе по-прежнему твоя келья жилищем, даже родной город придется покинуть ради спасения душ. Но Я всегда буду с тобою, Я буду руководить путем твоим и возвращением, ты будешь разносить с собой честь Моего имени и являть печать духа Моего перед малыми и великими, перед мирянами, духовными и монахами, ибо Я дам тебе красноречие и мудрость, перед которыми никто не устоит. И Я поставлю тебя перед лицом епископов и правителей церквей и народа христианского, чтобы по обычаю Моему чрез слабых сломить высокомерие сильных".

* * *

Вся историческая деятельность св. Екатерины состоит из подвигов любви и самоотвержения. Ее любовь, конечно, прежде всего проявлялась в милосердии. Как и у Франциска, первым предметом ее милосердия были нищие. Подавая им милостыню, она не знала пределов, отдавала им все до последней рубашки, хотя бы и в зимнюю стужу. Она не жалела в этом отношении ни своего, ни чужого добра и стала раздавать даже отцовское добро. Отец ей в этом не мешал и запрещал мешать другим.

Однажды, когда Екатерина с одной из сестер своей общины возвращалась из церкви, ее остановил нищий и просил прикрыть его наготу. Она велела ему подождать, возвратилась в часовню "сестер" и там сняла с себя нижнюю шерстяную рубашку. Получив это подаяние, нищий стал еще просить, чтобы к шерстяному одеянию она дала ему и полотняное платье. Екатерина велела ему идти вслед за ней и, пришедши, отправилась туда, где хранилось белье отца и братьев, и дала нищему все для него нужное. Но тот продолжал приставать, прося дать еще и рукава к полученной шерстяной рубашке. Екатерина стала искать по всему дому и наконец увидела на вешалке новое платье служанки, отпорола от него рукава и дала их нищему. Но тому все еще было мало. Он стал просить Екатерину одеть и его товарища, который лежал неодетый в госпитале. Екатерина хотела исполнить и эту просьбу, но все, кроме отца, негодуя на ее расточительность, позапирали от нее все свое платье. Екатерина была в большом затруднении - отдать платье служанки она не считала себя вправе, так как та сама была небогата, а снять с себя последнюю рубашку она, конечно, также не решалась, пока наконец "духовная любовь, опасавшаяся дать повод к соблазну", не победила физического сострадания. Екатерина была вознаграждена небесным одеянием, которое принес ей Христос и после которого она, несмотря ни на какую стужу, обходилась зимой, как и летом, одним только платьем. Она не считала себя вправе носить верхнее платье, пока были на свете люди, которые в нем нуждались.

Милосердие ее носило сознательный, разумный характер. Она обладала даром распознавания и потому оказывала щедрую помощь не всякому встречному, а тем, о которых она знала, что они нуждаются, хотя бы они и не просили.

Однажды, когда она лежала больная, с опухшим с головы до пят телом, так что не могла ступить на ноги, ей передали, что по соседству живет вдова с голодающими детьми. Сердце Екатерины изныло от сострадания, и ночью взмолилась к своему Жениху, чтобы Он даровал ей на время столько здоровья, сколько было нужно для оказания помощи бедняжкам. Встав до рассвета, она наполнила пшеницей найденный в доме мешок, взяла вино, масло и все, что могло утолить голод, и рано утром отправилась в путь.

Вначале ноша показалась ей легкой. Однако, по мере приближения к жилищу вдовы, ноша становилась все непосильнее, и она должна была почерпнуть новую силу в молитве. Добравшись наконец до дома вдовы, она нашла, к своему удовольствию, верхнюю половину двери незапертой, так что могла отодвинуть задвижку нижней половины и сложить в сенях свою ношу. Но от шума вдова проснулась, и заметив это, Екатерина, желая остаться незамеченной, хотела бежать. Силы, однако, совершенно оставили ее, и она не могла сдвинуться с места. Тогда Екатерина с грустной улыбкой обратилась опять к своему Жениху: "Зачем же, дорогой мой, ввел Ты меня в такой соблазн? Неужели Тебе угодно обнаружить простоту мою всем живущим здесь и всем тем, кто скоро здесь станет проходить?" К телу же своему она обратилась со словами: "Ты должно двигаться, хотя бы и до смерти утомилось". Так Екатерина дошла или, скорее, доползла до дома, прежде чем совсем рассвело, и упала на постель в изнеможении.

Но милосердие Екатерины проявлялось и в других, более трудных подвигах любви. Она стала "сестрой милосердия" в настоящем, общепринятом смысле этого слова. Она ухаживала за больными и преимущественно за теми, от которых все близкие отказывались - за прокаженными и заразными. Так она проявила высокое самоотвержение во время чумы, свирепствовавшей в Италии в 1374 году.

В уходе за больными со стороны Екатерины требовалось двойное самопожертвование - борьба с физическим отвращением и духовные победы над недоброжелательством и клеветою. Для подавления естественной брезгливости, внушаемой гнойными и зловонными ранами, Екатерина прибегала к таким средствам, что упоминание о них может внушить отвращение. Это был аскетизм в новом и самом высоком смысле этого слова: упражнение не в противоречащих природе лишениях и истязаниях тела, а упражнение тела и души в перенесении физического и нравственного зла для облегчения участи и для блага других.

Екатерина ухаживала в госпитале за прокаженной женщиной, которая в своем нетерпении лишь бранила ее, когда она задерживалась в церкви, глумясь над нею, что она не могла там наглядеться на монахов.

Екатерина вымолила спасение души сестры своей общины Пальмерины, осужденной за ее злобу на мучения ада, и после чего увидела ее душу, очищенную от всякого греха. Она рассказывала об этом: "О, если бы вы когда-либо могли увидеть красоту разумной души, то вы, я не сомневаюсь, готовы были бы подвергнуть себя сто раз земной смерти - если бы это было возможно - для спасения хотя бы единой души; ибо нет ничего на этом земном свете, что могло бы сравниться с душевной красотой".

Еще более натерпелась Екатерина от другой сестры общины мантеллат. Это была вдова преклонных лет, страдавшая раком груди. Болезнь ее, со всеми своими ужасными последствиями, уже так развилась, что кроме Екатерины никто не был в состоянии при ней оставаться. И для Екатерины уход за этой больной становился все труднее. Когда при перевязывании раны, зловоние возбуждало в ней тошноту, Екатерина "наказывала" себя тем, что прикасалась к ране губами. Однажды, когда чувство физического отвращения стало особенно невыносимым, она собрала в сосуд воду, которой омыла гноившуюся рану, и выпила ее.

Озлобленная своим ужасным положением старуха пустила в ход такую обидную для Екатерины сплетню, что начальница общины встревожилась и пришла к больной справиться, откуда она это знает. Затем призвала к ответу девушку, оскорбительными словами допрашивая ее о возведенном на нее обвинении. Кротко и просто, никого не обвиняя, Екатерина уверяла начальницу в своей невинности. Между тем сплетня пошла по городу и о ней узнала мать Екатерины. Она пришла в такое негодование, что потребовала от дочери, чтобы она перестала ухаживать за больной, грозя ей в противном случае не называть ее более дочерью. Успокоив мать, Екатерина твердо продолжала свое трудное дело, ища убежища и находя утешение в своих небесных видениях.

Победа осталась наконец за нею. Входя однажды в комнату больной, она представилась ей осененной ярким светом в ангельском величии. Больная покаялась перед ней и перед начальницей и заявила, что никогда не знала и не испытывала, что такое сладость душевная, кротость духа и небесное утешение до той минуты, когда ей явилась озаренная небесным светом Екатерина.

* * *

Уход за больными для Екатерины был только ступенью к другой, более трудной заботе - попечению о душе ближнего. Из сестры милосердия Екатерина сделалась миссионером и с неменьшим рвением, чем от телесного недуга, старалась спасать людей от гибели духовной. Ее забота о душе ближних проявлялась сначала посредством заступничества за них в молитве.

Однажды по улицам Сиены, мимо дома, в котором жила Екатерина, провезли на колеснице двух привязанных к шесту преступников. За их неслыханные злодеяния они были приговорены судом к жестокой казни, и уже по дороге к месту казни палачи мучили их раскаленными щипцами. Но как раньше в темнице, так и на пути к смерти преступники не хотели ничего слышать о покаянии и причащении, а, напротив, ожесточенные мучениями палачей громко кощунствовали. Увидев это, Екатерина опустилась на колени и застыла в молитве. Она увидела вокруг злодеев бесконечную толпу злых духов и не прекращала своей молитвы, пока не добилась прощения преступникам. Когда колесница уже приблизилась к воротам города, преступникам явился Христос, покрытый ранами, призывая их к покаянию и обещая прощение. На глазах у всех приговоренные, вместо кощунства, стали восхвалять Господа, и народ вокруг них стал дивиться происшедшей в них перемене и благочестию их смерти.

После нескольких подобных случаев слава Екатерины так распространилась, что к ней стали прямо обращаться за помощью, когда нужно было смягчить сердце закоренелого грешника. Андрей Наддини, один из сиенских граждан, богатый, но лишенный всякого благочестия, страстный игрок и насмешник над святыней и святыми, стал отказываться на смертном одре от всякой помощи церкви. Напрасны были все старания его приходского священника, напрасно его жена и родственники посылали за разными духовными и благочестивыми лицами - Наддини продолжал упорствовать. Узнав об этом, духовник Екатерины в отчаянии обратился к ней. Был уже поздний вечер, и Екатерина находилась в религиозном экстазе. Только в пятом часу утра она пришла в сознание, и ей смогли передать просьбу духовника. Она тотчас стала опять на молитву, и утром умирающий, побужденный видением Христа, потребовал к себе священника.

Но настало время, когда Екатерина не только издали и посредством молитвы стала утешать и наставлять умирающих. Она сама стала отыскивать их или ее стали приглашать к ним. Ее личное обаяние было так велико, увещания были так пламенны, что она всегда имела успех. Особенно характерен в этом отношении следующий случай.

В Сиене схватили благородного юношу из Перуджии по обвинению в оскорблении одного из сиенских сенаторов и политического строя. При возбужденных страстях этого было достаточно, чтобы приговорить его к смертной казни. Возмущенный несправедливостью и жестокостью приговора, юноша не хотел готовиться к казни, не принимал духовника и "буйствовал, как лев в клетке". Екатерина посетила его в тюрьме, и вот сокращенный рассказ ее о его последних минутах:

"Я навестила того, о ком вы знаете, и это доставило ему такую силу и утешение, что он исповедался и привел себя в очень хорошее настроение. И он заставил меня во имя любви Господней обещать ему, что когда настанет время исполнения правосудия, то я буду с ним. Я обещала ему это, и так и сделала. Утром я пошла к нему до того, как раздался колокол, и это его очень утешило. Я повела его к обедне, и он приобщился святому причастию, которому он более никогда уже не приобщался. Воля его была покорна и согласна воле Божией, и в нем осталось только опасение оказаться недостаточно твердым в этом деле. Он просил: "Будь со мной и не покидай меня, тогда мне будет хорошо и я умру довольный". И он держал голову на груди моей. Чувствуя его страх, я говорила ему: "Ободрись, брат мой дорогой, ибо скоро мы пойдем на свадьбу. Ты окунешься в кровь Сына Божия, со сладким именем Иисуса на устах, которое, как я хочу, ты твердо будешь помнить, а я буду ждать тебя на месте правосудия". Тогда он утратил всякий страх, горе на лице его преобразилось в радость; он радовался, ликовал и восклицал: "Откуда мне такая милость, что сокровище души моей хочет ждать меня на святом месте правосудия?!"

Видите, как озарилась душа его, что он назвал святым место правосудия. И он сказал еще: "Я пойду туда радостным и бодрым, и то время, пока я не приду к тому месту, мне покажется как тысяча лет при мысли, что вы меня там будете ждать". Так я и ждала его на месте правосудия".

Положив голову свою на плаху, Екатерина поджидала юношу в непрерывной молитве о даровании ему мира, и сердце ее было так полно данным ею обещанием, что она никого не видела, хотя там стояла толпа народа. "И потом он пришел, как кроткий агнец, и, увидав меня, улыбнулся и попросил, чтобы я его перекрестила. Сделав это, я ему сказала: "Ступай же на свадьбу, дорогой брат мой, скоро ты будешь в жизни вечной". Он опустился на колени с большой кротостью, а я обнажила его шею, наклонилась к нему и напомнила ему о крови Агнца. И уста его только произносили слова: "Иисус и Екатерина". Так он закрыл очи свои в Божием милосердии - последнее его слово было: "Я готов", и я приняла голову его в руки мои".

Отныне, увлеченная своим желанием оказать духовную помощь нуждающемуся в ней, Екатерина оставила свою келью и стала открыто исполнять свое призвание.

* * *

Чтобы успокоить взволнованные страсти и произвести в душе спасительный для нее переворот, Екатерине не всегда приходилось ждать потрясающего действия приближения смерти. Скоро личное влияние Екатерины стало обнаруживаться с такой же силой на людях, полных жизни и грозных для жизни других людей.

Время, когда жила Екатерина, представляло в этом отношении немало случаев для ее благотворного влияния. В Италии еще сохранялись остатки прежнего варварства в кровавом самоуправстве. Люди, гордые и склонные к насилию, считали за молодечество личной расправой кончать свои споры и мстить убийством за обиду, что, конечно, вызывало новую обиду и новое убийство. Так всякая ссора плодилась до бесконечности.

В дни Екатерины в Сиене приобрел такую известность некий Нанн, который, "по дурному обычаю отцовскому", одновременно поддерживал несколько распрей, чрезвычайно коварно подстраивая своим врагам засады. Лица, которые должны были опасаться его мести, зная его хитрость, не раз выставляли посредников, но он всегда чрезвычайно ловко уклонялся от всякого примирения для того, чтобы иметь возможность довести до конца свою вендетту. Зная об этом, Екатерина очень желала поговорить с ним, но он "избегал ее, как змея - факира". Наконец одному благочестивому отшельнику из августинцев удалось взять с него обещание, что он повидается с Екатериной, причем Нанн, однако, сделал оговорку, что он ничего не исполнит из ее увещаний. Он действительно явился к Екатерине и, не застав ее дома, в разговоре с духовником объяснил причину своего посещения и свое намерение не отступиться ни от одной вендетты. Он уже собирался уходить, когда к его огорчению возвратилась Екатерина, он повторил ей то, что говорил духовнику. Не долго, однако, происходило его свидание с Екатериной, как он обратился к ней со словами: "Не хочу быть невежей и во всем вам отказать. У меня на руках теперь четыре вендетты, и одну из них вы можете уладить, как хотите". Сказав это, он встал, чтобы уйти, но вдруг почувствовал, что с пренебрежением сказанное им слово о готовности на мир наполнило его душу неведомым ему теплом. Внутреннее волнение, наконец, прорвалось слезами. Он бросился на колени перед Екатериной и обещал ей не только удовлетворить ее желание в данном деле, но исполнить всякое ее приказание.

По прошествии некоторого времени он подарил ей свое палаццо в окрестностях Сиены под устройство женского монастыря, которому Екатерина дала название Св. Марии, Царицы Ангелов.

* * *

Брат Габриэле да Вольтера был провинциалом ордена францисканцев и верховным инквизитором Сиены. Он считался одним из самых знаменитых богословов и проповедников того времени в Италии. Вместе с другим известным богословом Джованни Тантуччи он решил проверить слухи о мудрости Екатерины и стал спрашивать ее о сложных проблемах богословия и Священного Писания.

Сначала Екатерина спокойно отвечала, потом, в свою очередь, обратилась к спрашивающим с нежностью, разящей, как меч, напомнив им о том, что наука может ввергнуть в гордыню тех, кто ею обладает, тогда как единственное, что стоит знать, это наука Креста Христова.

Брат Габриэле был человеком образованным и утонченным. Говорили, что он живет роскошно, как кардинал, и что он приказал разрушить стены трех келий, чтобы построить из них себе одну. Его кровать была покрыта периной и отгорожена шелковым пологом, на полках размещалась маленькая, но драгоценная библиотека стоимостью в сотни дукатов. Екатерина продолжала говорить, насколько бесполезна и опасна жизнь того, кто заботится о внешней оболочке, а не о сути, когда вдруг собеседник ее извлек ключ из кармана и спросил у спутников сиенской монахини: "Не сходит ли кто-нибудь в мою келью, чтобы продать все и раздать полученные деньги бедным?" Что и было выполнено.

Впоследствии он отказался также от всех занимаемых им постов и стал монахом-прислужником в монастыре Санта Кроче во Флоренции.

Благотворное влияние Екатерины на нравы ее родного города и сила ее личного обаяния наглядно засвидетельствованы непосредственным отзывом очевидца - Стефана Маккони - впоследствии одним из ее биографов. До 1376 года он лично не был знаком с Екатериной, хотя они и жили в одном и том же городе и слава ее уже распространилась по всей Тоскане. Но, "погруженный в волны мирского потока", Стефан Маккони не чувствовал никакого желания с нею познакомиться. В это время, однако, случилось, что род Маккони "без всякой вины со своей стороны" попал в распри с другим, гораздо более могущественным родом. Тщетно было старание нескольких влиятельных граждан установить между ними мир - они ничего не были в состоянии добиться от противной стороны.

В этих затруднительных обстоятельствах Стефану пришла мысль обратиться к Екатерине за получением мира. "К удивлению моему,- рассказывает Стефан,- она приняла меня не как робкая девушка, как я ожидал, но с полной любовью, как бы она приняла родного брата, издалека к ней возвратившегося". Как она всегда поступала с людьми, обращавшимися к ней, она убедила сначала Стефана покаяться в грехах и исповедаться, а потом, узнав причину его посещения, сказала ему: "Ступай, дорогой сын мой, уповай на Господа и предоставь мне свое дело. Я буду хлопотать, пока не доставлю тебе самого прочного мира".

Екатерина скоро исполнила свое обещание, но пока продолжались ее хлопоты, Стефан посетил ее несколько раз и с каждым разом чувствовал, какая в нем происходит перемена к лучшему. Поэтому, когда она его попросила, чтобы он под диктовку стал писать ее письма, то с радостью на это согласился. Когда Екатерина отправилась к папе в Авиньон, он получил возможность остаться при ней как ее спутник и секретарь, покинув родителей, семью и родню.

Таким образом, этот светский юноша принес все в жертву для Екатерины, считая единственным блаженством ее присутствие. Два года спустя он по ее указанию и желанию, высказанному на смертном одре вступил в картузианский орден, который она для него выбрала, принимая во внимание его скромный характер и любящую натуру.

* * *

Молва о Екатерине стала распространяться по всей Тоскане. Невеста Христова сделалась ангелом мира для своей родины, и все чаще и чаще стали к ней обращаться горожане Сиены, чтобы с ее помощью прекращать свои кровавые распри. И вскоре примеру горожан последовали воинственные дворянские роды в окрестностях Сиены и стали приглашать ее в свои замки. Так в Рокке, замке могущественных Салимбени, ей пришлось, кроме умиротворения распрей, хлопотать о прекращении какой-то семейной драмы. Дело это так затянулось, что близкие к ней лица начали беспокоиться и звать ее в Сиену. Даже синьория сиенская поддалась наговорам и, заподозрив, что Екатерина может перейти на сторону дворян, противников республики, потребовала ее возвращения в Сиену. Своей матери Екатерина кротко отписывала: "Если бы вы знали, в чем дело, вы сами бы мне приказали остаться. Я здесь для того, чтобы предотвратить большой соблазн, если только это будет мне по силам". Знакомых своих она укоряла за их малодушное недоверие к ней, заявляя им, что она доведет до конца начатое ею благое дело, несмотря ни на что: "Нравится ли то лукавому или нет, я буду стараться посвятить жизнь чести Божией и спасению души, во всем свете и в особенности в моем родном городе. Очень стыдно гражданам Сиены думать и воображать, что мы сидим здесь, чтобы заключать договоры для пользы владений Салимбени или каких-нибудь иных родов". В особенности же замечателен ответ убежденной в своем призвании девушки правительственной синьории: "Дорогие братья и светские синьоры во Христе! Я, Екатерина, рабыня рабов Иисуса Христа, пишу вам в мысли о драгоценной крови Его, с желанием видеть в вас мужественных людей, а не трусливых правителей, как собственного мира, так и мира, порученного вам. Я того мнения, что рабский страх лишает сердце свободы и благородства и не дает нам жить и действовать как разумным людям, но уподобляет нас животным. Ибо рабский страх происходит и вытекает из себялюбия, и как опасно себялюбие, это мы видим и на правителях, и на подданных, и на монахах, и на мирянах и на всякого рода людях". Описав, к чему ведет этот рабский страх подданных и правителей, Екатерина напоминает, что такого рода страх был причиной смерти Христа, ибо Пилат предал Его, опасаясь потерять свою власть. Она желает своим синьорам истинного страха Божия, который побуждает скорее избрать смерть, чем поступить несправедливо по отношению к Богу или ближнему.

Отвечая на письмо синьоров, она благодарила их за любовь к согражданам, о мире которых они пекутся, и за участие к ней, недостойной того, чтобы они требовали ее возвращения. "Я же, насколько мне поможет дух святой, склоню голову в повиновении вам, всегда ставя волю Божию выше воли человеческой. Поэтому я не вижу, чтобы я могла сейчас вернуться к вам ввиду дела, которое мне нужно исполнить в интересах монастыря св. Агнессы и для того, чтобы заключить мировую между племянниками мессира Спинелло и сыновьями Лоренцо, о которой вы уже давно и безуспешно ведете переговоры. Поэтому я бы не желала, чтобы она не состоялась вследствие моего нерадения и отъезда... я поспешу, однако, возвратиться, как только будет можно, если Господь будет милостив. Будьте только, как и все прочие, терпеливы и не допускайте в себе мыслей, идущих от лукавого".

Все чаще и чаще обращались к Екатерине со своими нуждами не только частные лица, но и государственные люди и синьории итальянских городов, все значительнее расширялся круг ее переписки и все чаще ей самой приходилось ради дел мира и блага ближних выезжать из Сиены. Так она получила в 1375 году приглашение приехать в Пизу, где многие лица, монахи и миряне, в особенности же инокини, не имевшие возможности приехать к ней, желали ее видеть и слышать ее поучения. Чтобы более убедительно повлиять на нее, ей писали, что ее приезд будет великим благом для души многих людей. И хотя Екатерина всегда избегала переездов, была вынуждена уступить стольким просьбам. В силу данного ей таким образом поручения, она и отправилась в Пизу, где была принята правителем с большим почетом и где она решилась выступить проповедницей в монастыре цистерцианцев на острове Горгоне. Здесь в Пизе, бывшей в то время морской державой и важным торговым и политическим центром, она имела больше возможностей познакомиться с великими интересами своего века и с выдающимися деятелями. К ней, например, здесь обратился заехавший в Пизу на пути в Авиньон посол кипрской королевы, чтобы просить там папу о помощи против турок, и изложил ей положение дел на Востоке. Здесь созрела религиозно-политическая мысль Екатерины и перед ней прояснились три великие задачи, которые она надеялась для блага церкви и мира осуществить посредством папской власти и которые отныне составляют содержание ее дальнейшей жизни.

* * *

Так, среди видений, подвигов милосердия и усилий поддержать мир между людьми для двадцативосьмилетней Екатерины Сиенской наступил момент, когда ей пришлось лично вступить на широкое поприще итальянской политики.

Италия переживала в то время одну из тяжелых своих эпох. Миновала эпоха борьбы между империей и папством, но мир, однако, не настал: под старыми кличками партий как со стороны городских республик, так и тирании, развивались новые враждебные силы, действовавшие с жестокостью и коварством и доводившие свои типичные недостатки до чудовищных размеров.

Бедствия Италии еще более возросли вследствие ненормального положения тогдашнего папства. Уже 70 лет с небольшим перерывом папы пребывали в Авиньоне, и папство, это архиитальянское учреждение, перейдя в руки французов, стало представляться итальянцам чуждой властью.

Семь раз подряд на папство избирались французы, и большинство кардиналов назначалось из французов. Курия приняла французский характер, и папство как бы навсегда укоренилось на берегах Роны. Постоянно, однако, стоял вопрос о возвращении папства в Рим. Два противоположных по своему характеру стремления не давали ему замолкнуть - римско-католическая преемственность и итальянский патриотизм.

Рим был столицей католичества, его колыбелью. Сила католичества и авторитет папы обусловливались связью с Римом и непрерывностью римской традиции. Власть пап была основана на идее их преемственности апостолу Петру, как первому римскому епископу.

Ко внутренним противоречиям, раздиравшим Италию, добавилось еще и недовольство властью иноземных пап, которое в конце концов переросло в открытое восстание. Зачинателем этого восстания выступила богатая Флоренция. Политика Флоренции имела двойной характер. Она была направлена, во-первых, против папы, как светского государя в Италии. Во-вторых, светская власть относилась враждебно к имущественным и юридическим льготам церкви и духовенства. Пользуясь разрывом с папой, флорентийская синьория установила жесткие порядки по отношению к духовенству, обложив налогами и полностью подчинив духовную власть светской.

Папа в ответ прибег к "духовному мечу", наложив на Флоренцию интердикт, и предал всех участников заговора церковному проклятию.

Последствия этого скоро обнаружились: отовсюду стали приходить во Флоренцию жалобы разоренных граждан. В самом городе начались банкротства, торговля прервалась, а вследствие этого приостановились работы, и бедствие, поразившее главным образом богатых, стало ощутимо для массы флорентийского народа.

При таких обстоятельствах Екатерина приняла на себя трудное дело смягчения страстей и примирения флорентийской республики с папством. С этой целью Екатерина обращалась письменно к флорентийской синьории. В этих письмах следует отметить мысль, которая представляет собой основную идею и силу католицизма: восстание против церкви и неповиновение наместнику Христову есть отречение от Христа и от крови Его, искупившей человечество. При глубоком убеждении Екатерины, что вне церкви нет спасения и что непокорность духовенству и папе тождественна отпадению от церкви, никакие справедливые жалобы, никакие обличения не могли поколебать ее преданности римскому престолу. "Я пламенно желаю,- писала Екатерина флорентийской синьории,- видеть вас истинными сыновьями, а не мятежниками против отца вашего, не нарушителями завета мира, а исполнителями его, связанными узами горячей любви. Вы хорошо знаете, что Христос оставил на земле наместника своего для спасения душ наших, ибо ни в чем ином не можем мы найти спасения, как в мистическом теле св. церкви, глава которой - Христос, мы же - ее члены. И кто будет непослушен Христу на земле (папе), который занимает место Христа небесного, тот не будет иметь доступа к крови, пролитой Сыном Божиим".

"Итак, вы видите, дорогие дети мои, что тот, кто восстает против св. церкви, как загноившийся член ее, и против отца нашего, Христа на земле, тот впал в оковы смерти, ибо все, что мы оказываем ему, то оказываем небесному Христу, будь то почет или оскорбление". "Мало поможет такому сила человеческая, если сила божественная не за него. Увы, напрасно утруждается тот, кто стережет город, если Господь его не хранит. Если же Господь в войне с вами за обиду, вами нанесенную отцу нашему и наместнику своему, то вы, потеряв Его покровительство, лишились вашего могущества. Правда, много таких, которые не думают этим оскорблять Господа, но еще полагают принести Ему угодную жертву, преследуя церковь и пастырей ее и говоря в свое оправдание: "Они дурные люди и делают всякого рода зло". А я вам говорю, что Господь желает и повелел так, что хотя бы пастыри церкви и земной Христос были воплощенные дьяволы, то им нужно подчиняться не ради них, но из повиновения Господу и Его наместнику. Вы знаете, что сын никогда не бывает прав против отца, хотя бы дурного, и переносит обиды от него по его произволу, ибо так велико благодеяние жизни, которым он обязан отцу, что ничем он не может отплатить свой долг. Подумайте же: благодеяние благодати, которую мы получаем от церкви, так велико, что никакой почет и никакое деяние с нашей стороны не могут быть достаточны для возмещения этого долга". Но если сын обязан безусловно повиноваться и дурному отцу, то это нисколько не избавляет отца от его обязанностей по отношению к сыну и ни в каком случае не может служить ему оправданием. Поэтому Екатерина, во время распри между итальянскими городами и папой, обращалась в то же время в своих письмах к последнему и смиренно, но весьма твердо и ясно указывала ему правильный путь.

В обращении к папе она развертывала идеал, который мог бы вдохнуть новую силу и в современный ей католицизм, если бы его высшие представители были в состоянии отрешиться от житейских и личных интересов.

В своих письмах к Григорию XI Екатерина давала папе два наставления: во-первых, чтобы он, подобно Христу, не прибегал к насилию против своих противников, а любовью и добротой побеждал злобу их. "Ведь мы ваши дети, отец мой",- прибавляет она. Кроме любви она не знает для папы другого средства, чтобы вернуть его паству. Екатерина оправдывает восставших ввиду многих обид и несправедливостей, которые они терпели от плохих пастырей и правителей. От смрада, исходившего от этих воплощенных демонов, они впали в страх и, чтобы не погубить государство, воздвигли гонение на папу. "Так милосердия вашего, отец мой, испрашиваю у вас для них,- продолжает Екатерина.- Не взирайте на невежество и высокомерие ваших сынов, но приманкой любви вашей и доброты возвратите мир несчастным сынам вашим, вас оскорбившим". Именем Христа Екатерина заверяет папу, что, если он так поступит "без гнева и бури", они все со скорбью увидят свою неправду и склонят голову на его лоно. "Так вы возрадуетесь, и мы будем радоваться, ибо любовью вы вернете заблудших овец в убежище св. церкви".

Другое наставление папе заключалось в том, чтобы заботу о светской власти он приносил в жертву нуждам духовным и заботам о душах..

Убеждая папу, что тот, кто жаждет спасать души из рук дьявола, оставляет за них даже жизнь свою, а не только имущество, и, предвидя возражения, она писала: "Пожалуй, однако, отец святой, вы можете сказать: "По совести своей я обязан сохранять и возвращать имущество св. церкви!" Увы, я охотно признаю, что это правда, но мне кажется, что лучше охранять надо то, что дороже. А сокровище церкви - это кровь Христа, ценой которой искуплены души, это сокровище дано не на приобретения светского владычества, а на спасение рода человеческого. Итак, положим, что вы обязаны завоевать власть над городом, которую церковь утратила, но во много раз больше вы обязаны снова завоевать столько душ, составляющих сокровище церкви, и слишком бы она обеднела, если бы утратила их".

"Раскройте, раскройте око души вашей и вы увидите перед вами два бедствия: одно из них - это величие, власть и светское владычество, которое, как вы считаете, вы должны завоевать, другое бедствие - это видеть гибель благодати и повиновения в душах, которым мы обязаны вашему святейшеству. Итак, святой отец, находясь между двух столь великих зол, вы должны избрать меньшее; избрав меньшее, чтобы избавиться от большего, вы уйдете от обоих, и оба обратятся в блага - вы подчините снова себе сынов ваших и исполните долг ваш".

Напоминая папе об его истинном призвании, Екатерина кратко и метко сформулировала это призвание еще раз в одном из следующих писем: "Оставьте и чуждайтесь забот о светских интересах и устремитесь к духовным".

* * *

Так пробуждала Екатерина своими письмами религиозную совесть владыки католического мира и предрасполагала его к кротости и примирению. Но ей скоро пришлось постоять за дорогое ей дело своим личным влиянием и красноречием.

Приверженцы войны во Флоренции, захватившие правительственную власть посредством коллегии восьми, задумались и стали подыскивать средства к смягчению удара, постигшего республику. В своем затруднении они воспользовались советом обратиться к Екатерине, святость которой была известна в Авиньоне, чтобы через нее повлиять на папу. С этой целью флорентийская синьория, отправив вперед в Авиньон Раймунда, духовника Екатерины, пригласила во Флоренцию и саму Екатерину, чтобы упросить ее принять на себя посольство к папе. К ней торжественно выехали навстречу флорентийские приоры и стали убеждать ее отправиться в Авиньон в качестве посредницы между республикой и папством.

Екатерине было тогда 29 лет. Тело ее было совершенно надломлено ее известным нам образом жизни, но душевные силы достигли высшего напряжения. Полная любви к Богу и ближнему и радея о благе церкви, она с радостью приняла сложнейшее поручение и пустилась в далекий и трудный путь.

Она прибыла в центр католического мира того времени - в Авиньон, где на высокой скале у берега Роны красовался папский дворец, 18 июня 1376 г.

Папа Григорий XI принял ее благосклонно. Это был молодой еще человек из французского знаменитого рода, хорошо воспитанный, достаточно ученый в каноническом праве и богословии, но слабый здоровьем и робкий характером. Одаренный тонкой натурой и благонамеренный, он был в состоянии оценить значение Екатерины и подпал под ее влияние.

Но тем недоверчивее и враждебнее отнесся к Екатерине папский двор. Появление в курии с политической миссией незначительной и неученой девушки, посвятившей себя монастырскому заключению, было уже само по себе необычайным событием. Молва об исцелениях и других чудесах Екатерины уже распространилась по Италии и достигла Авиньона. Ее сверхъестественный пост и экстатические состояния возбуждали во многих суеверный страх, а ее религиозные видения и небесные беседы побуждали задуматься всех, чей образ жизни и темные цели были в противоречии с пламенной проповедью невесты Христовой.

Отношения между Екатериной Сиенской и авиньонским двором обострялись. Особо опасными были для Екатерины козни книжников и высоких сановников римской курии. Три важных прелата, замыслив недоброе, встретились с Екатериной. Они стали возбуждать ее язвительными речами, сказав между прочим: "Мы пришли по поручению господина нашего папы и хотим знать, послали ли тебя флорентийцы. Если это так, то разве у них нет достойного мужа, которого они могли бы послать в таком важном деле к такому великому государю? Если же не они тебя посылали, то нам очень удивительно, что ты, совсем простая женщина, берешься говорить о таком предмете с господином нашим папой". Екатерина оставалась совершенно невозмутимой и отвечала им так смиренно и дельно, что они пришли в изумление. Затем они перенесли разговор на более опасную для нее почву и стали расспрашивать о ее странном образе жизни и об экстазах.

Из прелатов один в особенности был неотвязчив. Он делал вид, что не всегда понимает слова Екатерины, и задавал каверзные вопросы, стремясь ввести ее в смущение. Но это вызвало возмущение его товарищей и они ополчились на него самого: "Чего вам еще нужно от этой девушки? Она яснее и лучше объяснила свое дело, чем кто-либо из известных нам докторов". Так между ними начался раздор. Наконец, они ушли и доложили папе, что никогда не встречали такой скромной и просветленной души.

Встреча с прелатами имела большое значения для последующей деятельности Екатерины. Один из членов папской курии объяснял это так: "Если ученость этих трех положить на одну чашу весов, а на другую ученость всей римской курии, то первая сильно перетянет, и если бы эти трое не убедились, что у Екатерины прочное основание, то не пришлось бы ей совершить худшего путешествия, чем сюда к нам в Авиньон!"

Екатерина нисколько не скрывала вынесенных ею из жизни авиньонского двора впечатлений. На одной из первых своих аудиенций у папы она жаловалась ему, что в папской курии, которая должна была бы быть раем небесных добродетелей, она "обрела зловоние адских пороков". Григорий XI спросил, как это она могла за несколько дней изведать нравы папской курии? Тогда Екатерина, прежде смиренно склоненная, высоко выпрямилась и с величием, которое выразилось во всей внешней осанке, воскликнула: "К славе всевышнего Господа я дерзаю сказать, что я в моем родном городе сильнее ощущала смрад творящихся в римской курии преступлений, чем те, кто творил их или ежедневно творит!"

Екатерина обладала необыкновенным пониманием людей и способностью быстрой и точной оценки их. Сама она это приписывала благодати, которой она удостоилась после того, как вымолила спасение души Пальмерины.

Она была очень чувствительна к соприкосновению с порочными и злобными натурами. Когда те настаивали на беседе с ней, она восклицала: "Нам следовало бы сначала исправлять пороки наши, а потом уже вести речь о Боге".

Ей, простой, но верующей в святость своего дела девушке, пришлось держать убедительную речь перед папой, кардиналами и богословами на заседании папской консистории.

Папа Григорий XI, тронутый горячими и внушительными словами Екатерины, благосклонно сказал ей тогда: "Для того, чтобы ты убедилась, что я желаю мира, я вполне предоставлю его твоему усмотрению, поручая тебе только соблюдать честь церкви".

Однако дело примирения шло не так быстро, как могла ожидать Екатерина, и ей пришлось иметь еще много хлопот и неприятностей по этому поводу.

* * *

Не ради одного примирения Флоренции с папой прибыла Екатерина в Авиньон. Одновременно с этим она добивалась возвращения папы в Рим. Она считала папу "плененным" в Авиньоне и верно постигла значение этого мирового вопроса.

Екатерина воплощала в себе две идеи - национальную, требовавшую возвращения папы в его итальянскую столицу, и мировую - католическую, призывавшую римского епископа снова восстать на престол св. Петра. Екатерина пришла к убеждению, что примирение Италии с папой может произойти только в Риме.

Но папский двор в Авиньоне, родители папы и вся Франция противились переезду. "Король,- повествует французский летописец,- противился насколько мог возвращению папы в Рим, ибо он всегда руководил по своему усмотрению последними папами, так как кардиналы были из его родни и приближенных".

Григорий ХI осознавал, что по чувству долга его место в Риме, и в Екатерине он находил опору в принятии решения.

Екатерина же с болью в сердце звала его в Рим: "О, горе мне, отче! Я умираю с горя и не могу умереть. Придите, придите и не сопротивляйтесь воле Божией, которая вас зовет, голодающая ваша паства ждет, чтобы вы явились занять место вашего предшественника и покровителя апостола Петра. Ибо вы, как викарий Христа, должны пребывать на вашем собственном престоле. Идите же, идите и не откладывайте больше вашего приезда; бодритесь и не бойтесь ничего, ибо Господь будет с вами".

Григорий ХI не оставался безучастным к таким мольбам. В своем ответе Екатерине он советовался с нею относительно времени и способов переезда. Полная надежды, она ему пишет: "Раdrе mio dоlсе, вы спрашиваете меня насчет приезда вашего, отвечаю вам и говорю именем Христа, распятого на кресте: придите, как только можете скорее. Если можете, приезжайте раньше сентября, если не можете раньше, то не откладывайте приезда далее сентября. И не глядите ни на какие противоречия окружающих вас лиц, но придите как человек мужественный и безбоязненный. И смотрите, если вам дорога жизнь, не приходите с силой людскою, но приходите с крестом в руках, как кроткий Агнец. Поступивши так, вы исполните волю Божию, а если придете иным способом, вы преступите ее и не исполните. Радуйтесь, отче, и ликуйте, придите, придите".

Но не одними красноречивыми мольбами из глубины души своей Екатерина действовала на папу: изумительно, как бойко и с каким знанием дела она отвечала папе, когда тот переносит вопрос на почву канонического права.

Из 26 кардиналов 21, то есть все кардиналы-французы, были против переезда. Неизвестно, насколько папа был недоволен этой оппозицией, он, однако, ссылался на нее и оправдывался перед Екатериной своей обязанностью следовать советам кардиналов. Но она не смутилась: "Из письма, которое вы мне прислали, я узнала, что кардиналы приводят вам в пример папу Климента, который, когда ему предстояло какое-либо дело, не хотел решать его без совета своих братьев-кардиналов. И хотя бы часто ему казалось, что его собственное мнение полезнее, он тем не менее следовал их совету. О, горе мне, святейший отец! Кардиналы ссылаются вам на Климента, но не приводят вам в пример Урбана V, который в делах сомнительных, когда не знал, что лучше, предпринимать ли какое-либо дело или нет,- спрашивал их совета. В деле же, которое было для него ясно - как для вас ваш переезд, относительно которого у вас нет недоумения,- не держался их совета, а следовал своему собственному мнению, не обращая внимания на то, что все против него. Я думаю, что совесть хороших людей имеет в виду лишь славу Божию, спасение души и исправление св. церкви, а не себялюбие. По моему мнению, следует держаться совета тех, кто обо всем этом печется, отнюдь же не тех, кто любит только свою собственную жизнь, почесть, имущество и удовольствия, ибо совесть людей клонится в ту сторону, куда влечет их сердце".

Все настойчивее становилась Екатерина. Ее голос звучал строже. Она говорила папе о чувстве долга, перед которым должны исчезнуть все личные соображения и страхи. Духовная сила церкви как будто перешла от ее владыки к неутомимой советнице его, которая ему писала: "Имея в виду, что робкий человек сам подсекает силу святого намерения своего и благого желания, я молилась и буду молить дорогого и милосердного Иисуса Христа, чтобы Он снял с вас всякий робкий страх и вам оставил лишь страх Божий. Да будет в вас такая сила любви, чтобы заглушить голоса воплощенных демонов и отвратить вас от совета дурных советников, основанного на их себялюбии. Насколько я понимаю, они хотят застращать вас, чтобы страхом помешать вашему приезду, говоря вам, что в Риме вас ожидает смерть. Я же говорю вам именем Христа на земле, дражайший и святейший отец, чтобы вы не имели никакого страха перед чем бы то ни было. Приходите с полным спокойствием, уповайте на Христа, дорогого Иисуса, ибо, исполняя то, к чему вы обязаны, вы будете с Господом, и никто не дерзнет быть против вас. Вперед, мужественно, отец! Ведь я вам говорю, что вам нечего бояться. Если вы не сделаете того, что вам следует, тогда вам надо будет иметь страх. Вы обязаны прийти, так приходите же. Приходите мирно, без всякого страха. И если кто-либо из домашних захочет вам помешать, то скажите ему с горячностью, с какой Христос говорил св. Петру, когда тот из участия к Нему хотел удержать Его, чтобы Он не шел на страдание. Христос обернулся к нему со словами: "Отойди от Меня, сатана, ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое. Разве ты не хочешь, чтобы Я исполнил волю Отца Своего?" Так поступите и вы, дорогой отец, идите по следам Христа как наместника Его, советуясь с самим собой и укрепляясь в своем намерении и говоря им: "Тысячу раз я лишусь жизни, но хочу исполнить волю Отца моего". Впрочем здесь дело вовсе не идет об утрате жизни, напротив, вы обретете там жизнь и средство приобрести навсегда жизнь благодати. Так бодритесь же и не бойтесь, ибо к этому нет повода".

Екатерина Сиенская в Авиньоне воплощала собой совесть пап и папства. Как магнит она невидимо и неудержимо притягивала к себе Григория XI, который понимал свой долг, но не имел силы его исполнить.

Наконец, Екатерина восторжествовала: следуя буквально ее совету, Григорий XI 3 сентября 1376 г. навсегда покинул свой авиньонский дворец.

* * *

Казалось, все мешало этому путешествию: и люди, и погода. Когда папа, сев на мула, стал спускаться к берегу, старик отец лег поперек дороги, восклицая, что только переехав через его труп, он будет продолжать свой путь. Но Григорий XI превозмог и это тяжелое испытание с помощью библейского текста, который был неутешителен и жесток для бедного старика.

У устья Роны папу ожидала флотилия генуэзских и французских кораблей, чтобы с почетом сопровождать его и его свиту из пятнадцати кардиналов. Переезд из Марселя в Геную был очень мучителен вследствие необыкновенно сильной бури и длился более двух недель. Один из епископов свиты был сброшен волнами в море и утонул. Это неудачное начало снова придало смелости всем, кто проклинал в душе путешествие в Рим. В Генуе приверженцы Авиньона так настойчиво приступили к папе, что он даже обещал вернуться назад. Но туда же в Геную сухим путем по каменистым тропинкам приморских Альп и Кол-ди-Тенда прибыла Екатерина. Она "ликовала" и радовалась "доброй твердости", которую обнаружил папа. Сохранилось письмо, в котором она выражает Григорию XI это чувство и благодарит его за то, что он исполнил одну из трех великих задач, возложенных на него божественным промыслом.

Только в этом письме Екатерина решилась говорить с папой о своих беседах с Христом и признаться, что настаивала на его поездке в Рим по внушению свыше: "Когда я, как вы мне приказали, молила за вас нашего дорогого Спасителя, Он выразил Свою волю, чтобы я вам сказала, что вы должны ехать в Рим; я же извинилась, признавая себя недостойной служить вестницей такой тайны, и говорила: "Господь мой, молю Тебя, если такова Твоя воля, чтобы он ехал, то Ты воспламени и усугуби его желание". Дорогой же наш Спаситель в Своей милости на это молвил: "Скажи ему непременно, что это Моя воля, чтобы он ехал и что Я даю ему на это лучшее доказательство: чем более ему будут возражать, противиться в переезде, тем более он станет чувствовать в себе такую твердость, которой никто не в состоянии будет лишить его и которой нет в его характере".

Вдали от авиньонского двора ее свидания с папой Григорием XI могли происходить чаще и быть продолжительнее. Папа посещал ее в женском монастыре, где она при нем и вместе с ним погружалась в свои молитвы и видения, поднимала его за собой на высоту своего экстаза,

Папа совершил свой торжественный въезд в столицу католического мира 17 января 1377 г., приветствуемый из окон цветами и римскими "конфектами", и поздно вечером достиг древней базилики св. Петра, освещенной восемнадцатью тысячами лампадок.

* * *

Так исцелилась застарелая рана - раскол между папой и Римом, и осуществилось главное условие для умиротворения Италии. Однако кровопролитие в ней прекратилось не сразу. Последовав призыву Екатерины Сиенской вернуться в Рим, Григорий XI подчинился ей не полностью. Она просила викария Христова занять свое место не для войны, а для мира. Верный завету Христа, он должен был побеждать своих врагов не оружием, а любовью. Поэтому она требовала, чтобы он вошел в Рим не как государь - во главе войска, а один - как пастырь церкви - с крестом в руках, который составлял его силу и его право и был символом его призвания. Но папы давно уже привыкли следовать другому образу действий и предпочитали при появлении врагов вынимать меч из ножен.

Поэтому Екатерина настойчиво призывает папу к мирному решению любых проблем и конфликтов: "Дело, которого требует от вас Господь и в чем Его воля, это то, чтобы вы заключили мир со всей Тосканой, с которой вы находитесь в войне, домогаясь от всех ваших нечестивых сынов, возмутившихся против вас, не более того, что можно получить от них без войны, но посредством такого наказания, какое подобает отцу наложить на оскорбившего его сына...

Насколько вам дорога жизнь, берегитесь нерадения в этом и не шутите делом св. Духа, которое вам поручено. Если хотите справедливости, то и сами оказывайте ее. И мир вы обретете, если покинете нечестивую, вредную роскошь и наслаждение мира, соблюдая одну только славу Господню и то, что подобает церкви. Вы не бедны, а богаты, держа в руках ключи к небу. Кому вы откроете, тому оно будет открыто, перед кем закроете, для того оно останется закрытым. Если станете пренебрегать вашими обязанностями, вы подвергнетесь взысканию со стороны Господа. На вашем месте я бы опасалась подпасть Божиему правосудию. И потому я умиленно прошу именем Христа на кресте, чтобы вы повиновались воле Божией для того, чтобы не поразила вас эта жестокая кара: "Будь проклят за то, что ты не воспользовался временем и силами, которые Я тебе дал!" Я замолкаю... Простите, простите меня, ибо великая любовь моя к вашему спасению и великая скорбь, когда я вижу то, что противно ему, побуждают меня говорить. Охотно бы я все это сказала вам лично, чтобы вполне облегчить мою совесть. Когда угодно будет вашему святейшеству, чтобы я явилась к вам, я прибуду охотно. Поступайте так, чтобы я не взывала о вас к Христу на кресте. Ни к кому иному не могу взывать, ибо нет могущественнее Его на земле".

* * *

Екатерина непосредственно участвовала в мирных переговорах между папой и Флоренцией. Она охлаждала пыл флорентийцев и в то же время не оставляла в покое папу, стараясь склонить его своими письмами к уступчивости и миру. Желая папе добиться истинного мира от своих подданных и возвратить их под "иго святого повиновения", чтобы они могли жить в мире и покое, Екатерина писала: "Я не сомневаюсь, что по заключении этого мира будет умиротворена вся Италия, все ее города между собою. О, как будет счастлива душа моя, когда я увижу всех соединенными друг с другом узами любви, благодаря святости и милости вашей. Только силой любви устраняется война, которую поднимает человек, возмущаясь против Господа и подчиняясь власти демона... Этим только способом, как я вижу, святейший отец, вы победите войну и власть, которую захватил демон в сердцах ваших сынов. Ибо демон не изгоняется с помощью демона, но только силою смирения и кротости вашей вы его изгоните. Только любовью и желанием славы Божией и спасения души вы усмирите войну и вражду в их сердцах и возложите горящие угли на главу ваших мятежных сынов. Так милосердием и добротой, святой справедливостью и в теплом пламени любви исчезнет вражда в душе их, как вода в горячей печи. Да грядет впереди благоволение, отец мой, ибо вы знаете, что всякое творение, имеющее в себе разум, легче поддается любви и доброте, чем иному чему-либо".

* * *

Обстановка во Флоренции все накалялась. Умело раздувая и направляя недовольство людей, противники мира начали подстрекать к открытым столкновениям.

Возмутители спокойствия особенно возбуждали толпу против Екатерины, и по улицам раздавались крики: "Захватим и сожжем злодейку или убьем ее мечом!" Хозяева дома, в котором она жила со своей общиной, требовали, опасаясь за себя, чтобы она удалилась. Екатерина искала убежища в одном из соседних садов и там предалась молитве. Туда за нею бросилась разъяренная толпа с криками: "Где злодейка, где она?" При приближении убийц Екатерина стала готовиться к давно ею желанному мученичеству, и идя навстречу одному из толпы, который с обнаженным мечом в руках кричал громче других: "Где Екатерина?" - она с радостным лицом стала перед ним на колени со словами: "Я - Екатерина, делай со мной все, что Господь попустит, но именем Всевышнего я запрещаю тебе трогать кого-либо из моих". Остолбенев перед своей жертвой, исступленный палач закричал: "Уйди от меня!" Но Екатерина считая высшим земным блаженством пролить свою кровь за своего Спасителя, сказала: "Куда мне идти? Я готова пострадать за Христа и за церковь, если тебе суждено принести меня в жертву, действуй смелее, я никуда не уйду". Тогда палач отвернулся и увел толпу за собой. "Духовные дети" ее, окружив Екатерину, стали поздравлять ее, что она вышла невредимой из рук нечестивых, но она отвечала им со слезами: "О, я несчастная! Я надеялась, что сегодня Господь завершит мою славу и, удостоив меня белой розы девственницы, теперь сподобит алой розы мученичества. Увы, из-за грехов моих, я, по справедливому суду Божиему, лишилась этого блага. Как блаженна была бы душа моя, если бы увидела мою кровь, пролитую из любви к Тому, Кто Своею кровью мою искупил".

Ее приближенные торопили ее оставить Флоренцию и вернуться в Сиену, но она оставалась непоколебимой, хотя флорентийцами овладел такой страх, что никто не хотел принять ее к себе в дом. Екатерина удалилась в безлюдные места в соседних горах, но когда страсти стали утихать, она вернулась во Флоренцию, где вновь стала публично действовать в пользу мира. Своим же друзьям она поручала просить папу, чтобы он из-за случившегося не откладывал мира, но имел сострадание к душам, обретающимся в глубоком мраке. Наконец, этот давно желанный мир действительно состоялся.

Как была счастлива Екатерина, видно из ее письма к друзьям в Сиене: "О, сыны мои дорогие! Господь услышал крик и голос рабов своих, которые так долго взывали перед лицом Его и так долго оглашали мир скорбью над мертвыми Его сынами. Но теперь они воскресли, от смерти вернулись к жизни и от слепоты к свету. О, дорогие сыны мои, хромые грядут, немые говорят, глухие слышат, слепые видят и громким голосом взывают: мир! мир! мир! С великой радостью видим мы, как блудные сыны возвратились к повиновению и милости Отца, и души их умиротворились. Как люди, начинающие прозревать, они возглашают: теперь благодарим Тебя, Господи, за то, что Ты помирил нас с нашим святым отцом. Снова называют они святым милого агнца земного Христа, прежде же звали его еретиком и патарянином. Они признают его снова отцом, а прежде его отвергали. Я не удивляюсь этому, ибо туман спал, и небо разъяснилось. Радуйтесь, радуйтесь, дорогие сыны мои, со сладкими слезами благодарности к великому и вечному Отцу!"

Так, среди тревог и горя, Екатерина увидела исполнение своего самого горячего желания - восстановление римского епископа на его престоле и умиротворение Италии.

* * *

Третья, самая важная из задач, которую Екатерина возлагала на Григория XI, заключалась в реформации церкви. Об этой реформации Екатерина постоянно писала папе и справедливо видела в его возвращении в Рим первый шаг к исправлению церкви.

Двумя причинами объясняет Екатерина то, что церковь утратила свой авторитет и светские владения: войной и отсутствием добродетели. "Если вы хотите завоевать вновь то, что утрачено,- писала она папе,- то для этого нет другого средства, как противоположное тому, каким оно потеряно, т. е. мир и добродетель. Этим способом вы исполните другое ваше святое желание, как и служителей Божиих, и меня, недостойной, а именно: вы завоюете бедные души неверных, которые не имеют даже доли в крови безвинного Агнца". "Поднимите знамя святого креста, ибо как силой креста мы были освобождены - по слову Павла - так поднятием этого знамени мы будем избавлены от войны, а народ неверный - от своего неверия. Этим способом вы увидите и достигнете исправления пастырей святой церкви".

Но вскоре, 27 марта 1378г., Григорий XI скончался не успев внести окончательного умиротворения Италии.

Желая обеспечить за собой папство, жители Рима требовали, чтобы кардиналы избрали римлянина или, по крайней мере, итальянца. При таких обстоятельствах французские кардиналы, уступая необходимости, выбрали архиепископа Приньяна, итальянца, проведшего 14 лет при авиньонском дворе и не чуждого французским интересам.

Новый папа принял знаменательное в данном случае имя Урбана (urbs - город - так обозначался Рим). Человек ученый и благочестивый, он вступил на престол с благими намерениями, но оказался слишком горячего и крутого нрава, чтобы быть хорошим кормчим и благополучно провести "челн св. Петра" среди обуревавших его страстей. Урбан VI подверг резкому осуждению нравы и пороки прелатов и, немедленно принявшись за реформы при папском дворе, коснулся двух самых больных проблем - абсентеизма и корыстолюбия, запретив в том числе кардиналам принимать пенсии и подарки от иностранных государей.

Французские кардиналы, недовольные ходом дела и озлобленные распоряжениями папы, были доведены до крайнего раздражения бесцеремонным обращением с ними Урбана, который однажды назвал публично и в лицо "клятвопреступниками" многочисленных епископов, проживавших при его дворе вдали от своей паствы. Это послужило кардиналам предлогом и оправданием перед их совестью в задуманном ими деле.

Воспользовавшись обычным летним переездом курии в загородный дворец, французские кардиналы отъехали от папы и объявили его неправильно избранным и затем произвели новый конклав, во время которого на место Урбана был избран вождь французской партии воинственный кардинал Роберт. Поскольку двое пап не могли удержаться в Риме, новый папа, под именем Климента III, вернулся в Авиньон. Так начался известный в истории папства раскол, и весь католический мир надолго разделился на сторонников Авиньона и Рима, т. е. французского и итальянского папы.

* * *

Вместе с тем началась и для Екатерины трудная и тревожная пора ее жизни. Она активно поддерживала Урбана, законно избранного папой теми кардиналами, которые теперь отрицали его.

Установление нормального порядка в церкви, достигнутое такими усилиями, было снова нарушено, и надежды, которые Екатерина возлагала на возвращение папы в Рим для осуществления церковной реформы, не оправдались. Но Екатерина не отчаивалась, направляя свои усилия на укрепление положения Урбана VI и содействуя объединению церковной власти. Этой цели и посвящает она все силы в течение последних двух лет жизни.

С самого начала распрей в курии Екатерина старалась предотвратить удар, грозящий единству церкви. Она советовала Урбану назначить новых и преданных ему кардиналов. Но в то же время Екатерина старалась повлиять как на французских кардиналов, отпавших от Урбана VI, так и на итальянских, стараясь их удержать на стороне законного папы.

После ухода кардиналов из Рима, Екатерина писала Урбану: "Хотя вы покинуты теми, кто должен был стать оплотом вашего престола, не замедляйте шагов, тем усерднее стремитесь вперед в познавании истины, все укрепляясь светом святой веры". Она ободряет папу: "Воспряньте, святейший отец, без страха идите на бой! В этом бою вам нужно крепкое оружие - божественная любовь".

Когда в праздник Богородицы, 9 мая, войско Урбана одержало верх над войском его противника в окрестностях Рима и замок св. Ангела, господствовавший над Ватиканом, сдался римскому папе, Екатерина поздравляет его: "Радуюсь, что драгоценнейшая Мать Мария и дорогой Петр, глава апостолов, восстановили вас на месте вашем". Но тут же она прибавляет: "Вечная истина того желает, чтобы вы сделали из вашего сада оплот служителей Божиих. Вот они-то будут теми воинами, которые доставят вам полную победу и не только над дурными христианами, отторгнутыми членами св. церкви, но и над неверными, над которыми я страстно желаю видеть торжество знамени св. креста. Кажется, уже они сами идут вам навстречу".

Екатерина радовалась не только победе, но и тому, что папа отпраздновал ее не как торжествующий победитель, а как смиренный служитель небесного Царя. На молебне по случаю побед Урбан не дал себя нести высоко над народом, на плечах своих телохранителей, а шел по старинному, но забытому обычаю, пешком, босыми ногами. И Екатерина ему по этому поводу писала: "Радуюсь, святейший отец, сердечной радостью, что глаза мои видели исполнение вами воли Божией: я имею в виду ваше смирение, давно уже небывалое, во время крестного хода. О, как это было угодно Господу и как это не понравилось демонам!"

Екатерина следила за всем, что происходило в самом Риме, и подавала Урбану самые мудрые практические советы. Она всегда предостерегала его о грозящей опасности и требовала осторожности.

Екатерина также старалась сохранить добрые отношения между папой и горожанами Рима: "Молю вас, святейший отец, о том, чтобы вы, как начали, так и впредь продолжали часто с ними совещаться, с благоразумием привязывая их к себе узами любви. И поэтому я прошу вас, чтобы вы приняли с возможной приветливостью то, что они заявят вам по окончании народного собрания, и указали им то, что по усмотрению вашего святейшества необходимо сделать. Простите меня, любовь заставляет меня говорить то, чего, может быть, и нет надобности говорить. Ибо я знаю, что вам должно быть известно свойство римских сынов ваших, которых можно привлечь и привязать мягкостью более, чем какою-либо иной силой или резкими словами. Известно вам также, как настоятельна для вас и для св. церкви нужда в том, чтобы сохранить этот народ в верности и почтении к вашему святейшеству, ибо здесь столица и источник нашей веры". "Прошу вас смиренно, наблюдайте благоразумно за тем, чтобы всегда обещать только то, что вы сможете исполнить, чтобы из этого не вышли потом вред, стыд и смута".

Но ни вспыльчивый и задорный нрав римской толпы, ни козни врагов Урбана и их сила - ничто в такой степени не тревожило Екатерину, как характер папы. До своего возвышения на папский престол Урбан VI заслужил репутацию разумного и честного человека, но всемогущество преобразило его и быстро развило в нем несдержанность в проявлениях воли и гордое упрямство. Сердце Екатерины болело при мысли о тех вредных для церкви последствиях, которые могли произойти из-за слабых стороны его характера. Замечательно в этом отношении соединение в душе Екатерины трезвого понимания человека и его слабостей с безусловным преклонением перед святостью власти, которой был облечен этот человек.

Для Екатерины папа был не только наместником Христа, он был "земной Христос", как она его называла. Она всегда была готова пасть пред ним ниц в глубоком смирении, но постоянно переживала за последствия его несдержанности и промахов. Она знала, что такие необузданные, ни перед чем не останавливающиеся натуры, как Урбан, благодетельны или вредны смотря по тому, находятся ли они под властью какого-нибудь нравственного принципа, которому они служат, или предоставлены произволу своих личных страстей. Поэтому она молилась за него Христу: "Ты наделил Своего наместника мужественным сердцем, а потому я со смирением молю Тебя озарить его ум небесным светом, ибо такое сердце без небесного света, приобретаемого чистой любовью к добродетели, склонно к надменности".

Екатерина неотступно наставляла и исправляла Урбана, чтобы возбудить в его душе тот энтузиазм к идеалу, тот огонь самоотверженной любви, которым она сама пламенела.

"Святейший и драгоценнейший отец во Христе сладком Иисусе,- начинается первое письмо ее к Урбану,- я, Екатерина, служительница и раба слуг Иисуса Христа, пишу вам во имя дорогой Его крови - в желании видеть вас просветленным истинной и совершенной любовью, чтобы, как добрый пастырь, вы положили жизнь вашу за овцы ваши. Поистине, святейший отец, лишь тот, кто просветлен любовью, расположен умереть из любви Божией для спасения душ, ибо он лишен себялюбия, любви к самому себе. Ибо тот, кто обретается в себялюбии, не располагает отдать своей жизни и не только жизни, но не может выдержать ни малейшей обузы ради других, ибо постоянно боится за себя, чтобы не утратить телесной жизни и личного удовлетворения. Отсюда все, что он делает, несовершенно и негодно, ибо главное в нем - чувство, в силу которого он действует. И во всяком состоянии он дает мало плодов добродетели, будь он подданный или пастырь. Добрый же пастырь, просветленный истинной любовью, поступает не так: всякое его действие хорошо и совершенно, ибо чувство его причастно совершенству божественной любви. Такой не страшится ни демона, ни творений, но лишь одного Творца, и не принимает в расчет ни клеветы мирской, ни оскорблений, ни пренебрежений, ни обид, ни соблазна, ни ропота своих подчиненных, которые видят в том соблазн и ропщут, когда подвергаются укору со стороны своего пастыря. Однако он, как мужественный человек, облеченный броней любви, не тревожится этим, он не умеряет своего святого пыла и не отвергает от себя жемчужины справедливости, которую носит в своем чистом сердце в соединении с состраданием. Ибо справедливость без сострадания навела бы страх жестокости и была бы, скорее, несправедливостью, чем справедливостью, а сострадание без справедливости было бы подобно мази, которая не излечивает рану, а вызывает в ней нагноение".

Такое воззвание к любви, как к источнику всякой правды и всякого блага, проходило через все письма Екатерины к Урбану, но она не довольствовалась только общими наставлениями, она непосредственно касалась личных свойств папы и предостерегала его против самого себя: "Смягчите немного ради любви к распятому Христу эти пылкие порывы, которые вам внушает природа! Святой добродетелью оттолкните природу. Господь дал вам сердце великое по плоти, потому я прошу вас и желаю, чтобы вы устремились исполниться его мощи духовной, ибо без последней ваше природное сердце окажется немощным и приведет разве лишь к движениям гнева и высокомерия".

В одном из своих писем Екатерина вступилась за монаха, который своей "добросовестной правдивостью задел и рассердил папу". "Это его весьма огорчило,- писала Екатерина Урбану,- так как ему казалось, что он оскорбил ваше святейшество. Умоляю вас любовью Христа распятого, выместите на мне всякое огорчение, которое он вам причинил, я готова принять всякое наказание, которое будет угодно вашему святейшеству".

В то же время она просила св. отца, если его оскорбит кто-нибудь из сынов его по неведению, то "исправить его в его неведении". Этого мало: она не только умоляла папу терпеливо выслушивать наставления и обличения, она доказывала ему, что он обязан, в силу своего положения и человеческой своей немощи, прибегать к помощи и совету других. "Я хорошо вижу, что отец, который управляет большим домом, не может сам видеть больше, чем видно одному человеку. Поэтому, если бы его законные сыновья не позаботились наблюдать за честью и выгодой отца, то он часто бывал бы вводим в обман,- и таково ваше положение, св. отец. Вы - отец и господин всемирного тела христианской церкви, мы все находимся под крылом вашего святейшества. По власти вы мощны на все, но видеть вы можете не более всякого другого человека, отсюда необходимо, чтобы сыны ваши видели и соблюдали с искренностью в сердце, без рабского страха все, что клонится к славе Божией, к спасению и чести вашей и паствы, состоящей под вашим посохом. Я знаю, что у вашего святейшества большое желание иметь пособников, которые бы вам помогали, но нужно иметь терпение выслушивать их".

Екатерина была совершенно права, заявляя, что папа желает иметь пособников и ищет их. В особенности хорошо сознавал Урбан VI, какие услуги может ему оказать в этом отношении сама Екатерина. Этот папа, видавший Екатерину в Авиньоне, рассчитывал присутствием девушки, которая при жизни уже считалась святой, освятить свой собственный престол, и потому поручил Раймунду пригласить ее в Рим. Екатерина ответила, что готова приехать, но многие граждане Сиены так осуждают ее поездки, что она решила никуда из Сиены больше не отправляться по собственной воле, а потому может приехать лишь по приказанию папы. В силу такого приказания Екатерина и приехала в Рим со своей общиной.

Таким образом, Екатерине было суждено вновь повлиять на папу и дела римской курии своим личным присутствием и авторитетом.

* * *

Обрадовавшись ее приезду, папа пригласил Екатерину в консисторию и попросил сказать слово утешения и увещания присутствовавшим кардиналам. О впечатлении, которое произвела речь Екатерины, свидетельствуют слова папы: "Смотрите, братия, как недостойны становимся мы в нашей робости перед Господом: эта женщина нам служит укором. Ей было бы к лицу робеть там, где мы уверены, а вышло наоборот: в нашем смущении она не знает страха и ободряет нас".

Вскоре ей пришлось играть в укреплении положения Урбана еще более видную роль. Понимая, какое значение могут придать его авторитету религиозные подвижники, почитаемые в Италии, папа решился собрать их в Рим и издал по этому делу буллу в декабре 1378 г. Екатерина была не чужда этому плану - картузианский приор Серафин получил через нее бумагу, в которой ему было предписано пригласить в Рим поименованных в ней лиц. Екатерина была душой этих людей, с многими из которых она прежде была знакома. Ее письма к этим лицам заслуживают особенного внимания, так как в них характерно проявляется черта, проходящая через всю историю Божиего царства,- антагонизм между монашеским призванием, созерцательным отречением от мира и деятельным участием в борьбе мира за интересы церкви.

Екатерина взялась с обычной горячностью за возложенное на нее поручение. Она писала одному из служителей Божиих: "Итак, нам более не нужно дремать, ибо мы приглашены и призваны воспрянуть от сна. Станем ли мы дремать в то время, когда враги наши бодрствуют? Нет, нужда нас зовет и долг нас понуждает, и потому, побуждаемые любовью, мы должны пробудиться.

Случалась ли когда-либо такая нужда, какую мы ныне видим в св. церкви? Мы видим, что сыны, не вскормленные грудью, поднялись против нее и против отца своего, земного Христа, папы Урбана VI, истинного первосвященника, избравши антипапой воплощенного дьявола, как и те, кто ему следует. Сильно должен понуждать нас долг прийти на помощь отцу нашему в этой нужде, ибо он кротко и смиренно требует помощи служителей Божиих, желая иметь их вокруг себя. Мы же должны на это откликнуться, испытанные в пылу любви, и не должны отступать, а идти вперед с искреннею справедливостью, которая никогда не будет осквернена какой-либо людской угодливостью, с мужественным сердцем должны мы вступить на это поле сражения, с истинным сердечным смирением. Итак, откликнитесь на зов великого первосвященника Урбана VI, вас призывающего с великим смирением.

И потому я прошу во имя любви к Иисусу Христу на кресте, чтобы вы немедленно исполнили волю Божию и волю его.

Да выступят наружу служители Божии. Да придут они дать свидетельство и пострадать за истину, ибо настало время для них. Приходите сюда, не откладывая этого, с твердым намерением постоять за славу Божию и пользу св. церкви и за это положить жизнь, если то будет нужно".

Но иначе представлялось это дело тем, к кому она взывала. Многие из этих подвижников прослыли святыми людьми именно потому, что удалились совершенно от шума и суеты людской ценою долгой борьбы с искушениями света и с самими собой, они, наконец, приобрели то, чего они так долго и тщетно искали - "внутренний мир"; должны ли они были пожертвовать этим высоким блаженством, чтобы ехать в Рим и снова ринуться в борьбу с людьми и их страстями? Если даже монахи старых орденов - бенедиктинцы и цистерцианцы - неохотно оставляли свои монастыри для политической деятельности, хотя бы на пользу церкви, то это было еще труднее для отшельников-эрмитов августинского ордена, которые в одиноких кельях, разбросанных по пустынным горным ущельям, искали глубокого мира в полном уединении и тиши природы. Екатерина предвидит это возражение и старается предупредить их.

"Вы не должны,- писала она полетским отшельникам,- отказываться по какому бы то ни было поводу, ни ввиду трудов, которых бы вы от этого дела для себя ожидали, ни из-за преследований, поношений и насмешек, которым вы могли бы подвергаться, ни из-за голода, жажды и тысячекратной смерти, если бы таковая была возможна, ни из желания покоя, ни ради вашей утехи, рассуждая: "я желаю мира в душе моей, и здесь я в молитве могу взывать перед лицом Господа", ни даже из любви к Христу на кресте. Ибо теперь не время думать о себе и углубляться в себя для спасения своего; не время избегать тревог ради своего утешения, но наступила пора губить себя, ибо бесконечная милость Божия приспела в великой нужде св. церкви и дала ей пастыря справедливого и доброго, который желает иметь вокруг себя псов, без умолку лающих, желает этого, чтобы не задремать, не надеясь на свое бодрствование и для того, чтобы они его постоянно будили".

Екатерина успокаивает отшельников, опасающихся за спокойствие души своей: "Вам нечего бояться здесь развлечений и великих потех, ведь вы являетесь сюда для трудов и борьбы, а не для утехи - разве для той, которую можно найти на кресте". Двум другим - английскому аскету Гулиельму и Антонию из Ниццы - она писала по тому же поводу: "Церковь находится ныне в такой нужде, что нужно отказаться от самого себя, чтобы ей помочь. Когда видишь, что ей можно оказать пользу, нельзя стоять в стороне и говорить: "Я не сохраню там своего покоя". Теперь будет ясно, действительно ли вы прониклись желанием церковной реформы, ибо если это так, вы выйдете из своего леса и выступите на поле сражения".

Но далеко не все, к кому обращалась Екатерина, разделяли ее взгляды. Поставленные перед дилеммой - спасаться или спасать церковь, они предпочитали первое. Екатерина потребовала от них величайшей жертвы - отступления от аскетического идеала, которому они служили с таким самопожертвованием и к которому они приблизились ценой таких усилий и подвигов, покинуть уединенную келью, возвратиться в мир, снова вызвать в себе едва утихшие страсти, едва забытые воспоминания и сожаления, разбередить едва затянувшуюся старую рану, рискуя утратить то нравственное успокоение, ту душевную благодать, которой они достигли ценой стольких горячих слез и молитв. И такая жертва оказалась для них непосильна.

* * *

Екатерина продолжала дело реформации церкви, к чему неустанно призывала папу: "Потребуйте, чтобы священники постарались управиться с собой и направить себя к святой и доброй жизни; насадите в том саду цветы благовонные, пастырей и правителей, которые были бы истинными служителями Христа, которые не имели бы иной цели, как славу Божию и спасение души, были бы отцами бедных. Увы, какой это великий соблазн видеть, как те, кто должны были бы быть зеркалом добровольной бедности, смиренными агнцами и распределять между бедными достояние св. церкви, проводят жизнь в тысячу раз в больших наслаждениях, в большей роскоши и суете мирской, чем если бы они были мирянами! Сколько мирян служат им к посрамлению, ведя добрую и святую жизнь! Но видно, что верховное и вечное милосердие хочет осуществить посредством силы то, что не творится во имя любви, оно попускает, чтобы имущества и земные блага были отняты у невесты Христовой (церкви), желая этим указать, чтобы св. церковь вернулась к своему первому состоянию, когда она была бедна, смиренна и кротка. Такова она была в то святое время, когда она домогалась лишь славы Божией и спасения душ и имела попечение лишь о делах духовных, а не светских. Ибо с тех пор, как она стала устремлять свой взор более на мирское, чем на духовное, дело стало идти все хуже и хуже. Видите, вот почему Господь допустил в Своем правосудии столько преследований и тревог для церкви. Но ободритесь, отец, и не бойтесь того, что случилось или еще случится, ибо Господь все это делает, чтобы возвратить церкви ее прежнее совершенство для того, чтобы в этом оплоте паслись овцы, а не волки, пожирающие то, что должно было принадлежать Господу. Бодритесь во Христе, ибо я уповаю, что Его помощь и полнота божественной благодати будут с вами, если вы поступите, как сказано. Среди войны вы обретете полный мир, среди гонений - полнейшее согласие; не человеческой силою, но святою добродетелью вы сокрушите видимых демонов в образе нечестивых людей и невидимых, никогда над нами не дремлющих".

Все строже становятся обличения Екатерины и все настоятельнее взывает она к папе чтобы он, "как мужественный человек, без всякого страха, себялюбия и пристрастия к родине своей, устранил все, что препятствует возвышению и исправлению св. церкви". "Душа моя жаждет с неизъяснимым пылом, чтобы Господь в силу бесконечной милости Своей отнял у вас всякую земную страсть и расположение и преобразил вас в другого человека, т. е. вселил в вас пылкое и пламенное желание реформации, ибо иным способом вы не в состоянии исполнить волю Божию и желание его служителей. Простите мою смелость и все, что я вам говорила и говорю!- меня вынудила вам высказать драгоценная, первородная истина. Ее именем я говорю, и вот чего, отец мой, она от вас требует: чтобы вы учинили суд над обилием нечестивых дел, творимых теми, кто питается и пасется в саду св. церкви. Не должно животное питаться тем, что служит пищей для людей. В силу того, что Господь вам дал власть и вы ее приняли, вы обязаны применять к делу добродетель и могущество ваше, и, если бы вы не захотели им пользоваться, лучше было бы для вас отречься от того, что вы приняли, больше было бы от этого пользы для славы Божией и для спасения вашей души".

Екатерина заявляла, что дело реформы требует от папы не только готовности пострадать за него, но и энергичной борьбы. Для этой борьбы нужен меч - ненависть к пороку и любовь к добродетели. "Вот этот меч, отец мой, прошу я вас пустить в дело. Пришло для вас теперь время обнажить этот меч, который состоит в том, чтобы ненавидеть порок в вас самих, в пастве вашей и в служителях св. церкви... Итак, отсеките порок".

Но Екатерине не долго пришлось вести борьбу за исправление церкви, так как в воскресение мясопуста "такая боль пронзила ее сердце, что, как она говорила, ее одежда на груди порвалась.

Вскоре Екатерина подверглась нападению демонов, которые ее мучили телесными и душевными муками. Она упала на землю и ей казалось, что ее душа оставила тело и взирает на него, как на нечто чуждое ей. Окружающие оплакивали ее как покойницу. Но этот приступ был только началом предсмертной болезни.

Силы ее оставляли, но следуя указанию Христа, она ежедневно на заре читала обедню, после чего шла из доминиканского монастыря, где жила, к храму св. Петра и оставалась там до вечера. "Мне бы не хотелось,- писала она,- уйти с этого места ни днем, ни ночью, пока мне не удастся сколько-нибудь вразумить этот народ и прикрепить его к Отцу. Тело мое остается без всякой пищи, даже без капли воды, с такими сладкими телесными мучениями, которые я не испытывала ни в какое другое время, и жизнь моя висит теперь на одном волоске".

С конца третьей недели поста Екатерина должна была прекратить посещения собора и слегла. Ее тело было в полном оцепенении, и жизнь его выражалась только в невыносимых страданиях. Но душа ее бодрствовала и жила прежними заботами. Екатерина наставляла своих духовных детей и, как бы завещая свою волю, каждому указывала дальнейший путь в жизни.

К концу поста положение Екатерины ухудшилось. Она уже не могла говорить, не была даже в состоянии пропустить каплю воды сквозь горло, а между тем ее дыхание пылало. Накануне Пасхи прибыл по делам из Сиены ее прежний духовник Бартоломео. Он нашел ее лежащей неподвижно среди досок, сколоченных наподобие гроба. Она обрадовалась его приезду, но он не мог понять ее шепота, когда же наклонил ухо к ее губам, то услышал, что ей хорошо. Он предложил ей отслужить на другой день у нее в комнате пасхальную обедню и причастить ее. Когда в Светлое Воскресение Бартоломео начал служить обедню у переносного алтаря, который был предоставлен Екатерине папой, она лежала неподвижно, но когда он приступил к причащению, Екатерина, к удивлению всех, встала без чужой помощи и опустилась на колени перед алтарем.

Жизнь к ней как бы вернулась, и она в течении нескольких дней оживленно беседовала с духовником о нуждах и судьбе церкви. Но она не удерживала при себе близкого ей человека, который был ей так нужен в предстоявшую ей тяжелую минуту, ибо его участия требовали дела доминиканского ордена.

После отъезда духовника к Екатерине вернулось прежнее состояние неподвижности, в котором она пробыла почти шесть недель. Накануне Вознесения 29 апреля 1380 года она очнулась как бы от тяжелого страдания. К ней еще раз вернулось полное сознание. В прощании с матерью и друзьями, в покаянии и молитве провела она свои последние часы. В ее покаянии слышалось громче всего самообвинение, что она так мало сделала в жизни: "Ты, Господи, всегда призывал меня понуждать Тебя жгучим желанием, слезами и смиренными молитвами о спасении всего мира и об исправлении церкви. Ты обещал, что в силу такой молитвы будешь милосерден к миру и дашь невесте Твоей новую красу; но я, несчастная, не исполнила этого желания".

Присутствующие слышали, как она долго повторяла: "Боже, смилуйся надо мной, не отнимай у меня память о Тебе!", а потом: "Господи, приди мне на помощь, Господи, спеши помочь мне!" "Тщеславие? Нет, но лишь истинная слава во Христе".

* * *

В эпоху, когда знамя религиозного идеала выпало из рук правителей, поглощенных материальными заботами, оно было поднято и высоко водружено над миром руками слабой девушки, которой любовь дала силу, разум и власть над людьми. В эпоху смут и разнузданных страстей она стремилась даровать своему отечеству мир. Она была для Италии и для католического мира тем, чем в следующем поколении стала для Франции Жанна д'Арк. Обе девушки вышли из недр народных масс, обе в священном пылу самоотвержения победили свою женскую робость и стали наставниками вождей народов. Обе они были вызваны высокими религиозными видениями из круга семьи и уединения, обе рано прозрели свое призвание и в Любви к Богу и людям черпали силы для жизненного подвига. Жанна д'Арк опоясалась рыцарским мечом, чтобы спасти свое отечество от иноземцев. Для Екатерины Сиенской интерес земного отечества совпадал с торжеством небесного царства и божественной правды, и потому силу земного меча она хотела победить силой любви и вечной истины. Ее жизнь знаменует собой нравственное торжество аскетического начала и вместе с тем поворот в аскетизм, к лучшему - к служению высшему принципу, а именно, принципу любви.

ПОДВИЖНИКИ. Избранные жизнеописания и труды.

Самара: Рериховский Центр Духовной Культуры,

Издательский дом "Агни". 1998

Биографии великих людей
	Главная А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я
		Сиенская Екатерина (25.03.1347 - 29.04.1380) Екатерине Сиенской, этой скромной итальянской девушке, принадлежит выдающееся место в истории ХIV века. Аскетическое подвижничество Екатерины превосходит своей суровостью, своими размерами и физическими результатами все, что можно привести из истории средневекового монашества, и вместе с тем сопровождается высокими экстатическими явлениями, достоверно засвидетельствованными и точно описанными. В ХIV веке стремление к аскетизму, высоко поднятое Франциском Ассизским, начинает угасать, светский образ мышления и житейские интересы стали сильно отвлекать людей. Появляются другие задачи и идеалы - идея национального государства, возрождение античного образования с его поклонением красоте и философской мысли. Вместе с верой в идею Божиего царства падает и авторитет того учреждения, которое призвано его осуществить на земле,- церкви. В это время хранительницей забытого людьми идеала становится девушка, полуграмотная и болезненная, но необыкновенно сильная духом. В ее душе любовь к небесному идеалу разгорается прежним пламенем. Воодушевленная им, дочь сиенского ремесленника становится учителем своих духовных руководителей, советником царей и наставником пап. Не самолюбие, а любовь руководит ей; но эта любовь дает ей силу и власть над ее собственным изнемогающим телом и над волей других. В силу этой любви она умиротворяет Италию, исцеляет раку церкви и укрепляет главный устой теократии, возвратив папу из авиньонского плена на престол св. Петра. * * * Житие Екатерины составлено с большой тщательностью и подробностью доминиканцем Раймундом, бывшим впоследствии генералом своего ордена. Раймунд являлся в последние годы жизни Екатерины ее духовником и знал все ее тайны. Кроме того он пользовался для своего описания житием Екатерины, составленным ее первым духовником, а также многочисленными точными рассказами ее матери и подруг. В числе других очевидцев, оставивших нам сведения о Екатерине, особого внимания заслуживает Стефан Маккони, служивший Екатерине секретарем и сделавшийся потом приором знаменитой Картузы близ Павии. Но даже если бы не было этих биографических данных, Екатерина Сиенская предстала бы во всем своем величии, благодаря одной только своей литературной деятельности. В своей книге, так называемом "Диалоге", и письмах, которых до нас дошло 373, Екатерина оставила памятник своей жизни. Помимо частных и духовных лиц, она обращается в них к магистратам городов и автономных республик - Флоренции, Пизы и т. д., к королям Франции и Венгрии, к королеве Неаполитанской, к папам Григорию XI и Урбану VI. * * * Ярко высвечивается духовное родство между Екатериной из Сиены и Франциском из Ассизи. Екатерина и Франциск - это две жемчужины итальянского народа, сложившиеся под влиянием одних и тех же условий в один и тот же исторический период. Уроженка Сиены, города южной Тосканы смежной с соседней Умбрией, Екатерина росла под тем же небом, под впечатлениями той же природы, как и Франциск. По своему происхождению Екатерина принадлежала к тому же классу горожан, не отделенных своим образованием от простого народа. Екатерина родилась через 121 год после смерти Франциска, и потому ее жизнь развивалась под влиянием памяти о его подвижничестве. Духовная деятельность Екатерины носила тот же характер, что и у Франциска. В основании ее лежала та же идея следования за Христом в том нравственно идеальном смысле, как ее понимал Франциск. Она выражалась в беспредельном сострадании к ранам и страданиям Спасителя, в благодарности и покорности Его велениям, в постоянном личном общении с Ним посредством молитвы, видений и откровений и в проявлениях любви, доведенной до высшей степени, на которую способна пламенная и благородная до самозабвения натура. Жизнь обоих состояла из подвигов любви ко всему живому, благотворительности, самопожертвования, аскетического самоистязания и высших экстазов. Схожей была даже стигматизация. Оба были светом и славой своих орденов. Уже при жизни Екатерина и Франциск были почитаемы как святые, а после смерти канонизированы церковью. * * * В те времена христианский мир жил в состоянии страха. Италия была охвачена междоусобными войнами, а в самих городах вели братоубийственную борьбу различные партии. Германия была раздроблена. Англия и Франция начали трагическую Столетнюю войну. Восточная империя распалась, и турки угрожали европейским границам. Повсюду вспыхивали восстания крестьян, чувствовавших себя угнетенными и отверженными. Частым явлением был голод и стихийные бедствия. В 1347 году разразилась страшная эпидемия "черной чумы", от которой за несколько месяцев вымерло более трети населения Европы. Подсчитано, что мир был отброшен назад во времени на два поколения. В Ананьи вымерла половина жителей. Население Сиены сократилось с восьмидесяти до пятнадцати тысяч человек. Именно в этот страшный 1347 год в Сиене вместе с девочкой-близнецом родилась Екатерина, двадцать четвертая дочь красильщика сукон Якова Бененказа. Девочка-близнец умерла почти сразу же, но уже на следующий год родился двадцать пятый ребенок. Кроме того, семья взяла в дом десятилетнего двоюродного брата-сироту. Впоследствии он стал монахом-доминиканцем и был первым духовником Екатерины. Об отце известно, что он умер в преклонных летах и отличался при жизни большой добротой и кротостью. Он никогда не употреблял бранных слов, которые были тогда в ходу, и эта привычка перешла и к его детям. Одна из его дочерей, вышедшая замуж за человека с другими нравами, заболела от горя, потому что не могла переносить непривычных для нее непристойных слов, и ей удалось совершенно отучить от них мужа и его друзей. Мать Екатерины умерла 89 лет, хотя родила 25 детей. Екатерина была предпоследним ребенком и одна из всех была вскормлена грудью матери. Семья была благочестива, но не отличалась никаким предрасположением к аскетизму. Религиозное призвание пробудилось у Екатерины самостоятельно и очень рано. Девочка росла непохожей на своих многочисленных братьев и сестер. Она была умным и веселым ребенком. Соседи и родственники старались непрерывно уводить ее к себе в дом, чтобы любоваться умными детскими речами и наслаждаться ее веселым нравом. В беседе с ней исчезала грусть и забывалось неприятное. Потому ребенка стали называть не Екатериной, а Евфросинией - радостью. * * * На шестом году жизни у Екатерины было первое видение. Возвращаясь однажды домой с братом, девочка увидала на небе, над церковью доминиканцев, прекрасный чертог, в котором на царственном престоле сидел Христос в архиерейском облачении, окруженный апостолами. Забывшись, девочка остановилась, устремив глаза на небо. Ушедший вперед брат долго, но напрасно ее звавший, наконец, вернулся и, взяв ее за руку, повлек за собой. Тогда она, опустивши глаза, сказала ему: "О, если бы ты увидел то, что я вижу, ты не помешал бы мне". Она снова подняла глаза, но видение исчезло. Екатерина потом долго плакала и упрекала себя за то, что позволила отвлечься. С этого явления начался перелом в жизни Екатерины; нрав ее изменился, она стала молчалива и задумчива, начала искать уединения для молитвы, меньше есть и стала бичевать тело веревкой. Ее пример повлиял на других, и около нее стали собираться девочки-сверстницы, чтобы по ее указаниям произносить молитвы и бичевать себя. Примерно в то же время она узнала про жизнь египетских отшельников и других святых. Так как она еще не умела читать и не помнила, чтобы кто-либо ей рассказывал про святых, то она впоследствии приписывала это помощи св. Духа. Когда маленькая Екатерина видела монахов, то замечая где они шли, потом целовала след их ног. Мысль посвятить себя иночеству занимала ее детское воображение. Однажды она задумала идти в пустыню. Взяв кусок хлеба, она тайком выбралась из города и запряталась в уединенном месте. Но вечером ей стало страшно, и потому вернулась. Вскоре у Екатерины появилось желание поступить в доминиканский монастырь, и это стало ее горячей мечтой. Под влиянием этих еще детских мечтаний семилетняя Екатерина совершила решительный шаг. Пав на колени перед св. Девой, которая "первая из женщин посвятила Господу свою девственность", Екатерина просила ее дать ей в женихи ее сына и дала обет никогда не знать другого жениха и вечно оставаться девственницей. У матери же были другие планы. Когда девочка стала подрастать, она учила ее заботиться о своей внешности и нарядах. Не имея успеха, мать прибегала к помощи своей старшей замужней дочери, которую Екатерина нежно любила. Девочка поддалась настояниям сестры, но потом, горько в этом раскаялась и еще решительнее стала отвергать всякие наряды. Между тем родители и близкие начали присматривать женихов, и когда убедились в полном нерасположении девушки к браку, то обратились к бывавшему в их доме доминиканскому монаху. Тот обещал свою помощь, но, поговорив с девушкой, поддался ее влиянию и, одобрив ее устремление, привел пример св. Клары. Последовав его совету, "как будто посланному с неба", Екатерина обрезала свои волосы, "которыми она так много нагрешила и которые так возненавидела". Согласно обычаям того времени это означало, что она приняла постриг, являлась свободной от мирской суеты. Так намерения Екатерины открылись, и между ней и семьей началась упорная борьба. Чтобы лишить ее возможности уединяться и предаваться молитве, у Екатерины отняли комнатку и заставили ее исполнять черную работу в доме и на кухне, специально уволив всю прислугу. Екатерина безропотно покорилась и исполняла тяжелую работу добросовестно и даже охотно. Для нее это приобрело значение служения Высшему: в отце она видела Спасителя, в матери - Богородицу, а в братьях, сестрах и подмастерьях отца - апостолов и учеников Христа, служа всем с удвоенным радением. Не имея своей комнаты, Екатерина ходила молиться в комнату своего младшего брата, днем во время его отсутствия, ночью во время его сна. Однажды отцу понадобилось что-то в комнате сына, он вошел в нее и увидел дочь на коленях в горячей молитве и ему показалось, что над ней парит небольшой белый голубь, который при его приближении вылетел в окно. С тех пор отец отказался от борьбы и больше не препятствовал дочери ни в чем. Из рассказов очевидцев известны несколько необычных явлений, произошедших в это время с Екатериной. Однажды, то ли из-за усталости, то ли глубоко задумавшись, девочка слишком низко склонилась над огнем очага, и пламя долго касалось ее лица, не обжигая его. До настоящего времени существует дом Екатерины, но единственно неперестроенным в нем остался только этот очаг. На протяжении веков никто не осмелился прикоснуться к нему. С матерью Екатерина была послушна, но непреклонна. Мать была упорнее отца в надежде переломить волю дочери. Она повезла ее с собой на воды, надеясь, что теплые серные ванны укрепят ее тело и вызовут в ней желание жизни. Екатерина покорилась, но сумела и "эти козни сатаны" обратить себе на пользу и найти средства "истязать свое тело среди приятных ощущений". Она убедила мать, чтобы ей позволили принимать ванну наедине. И тогда она пускала на свое тело горячую струю серной воды. Екатерина переносила эту боль, напряженно думая о мучениях ада и чистилища, умоляя Творца, чтобы Он милостиво заменил те заслуженные ею мучения этими, добровольно на себя взятыми, и твердо веря, что удостоится этой милости, с наслаждением переносила свои страдания. Позже, когда ей приходилось постоянно путешествовать, исполняя свою миссию, и мать сетовала на ее долгие отлучки, Екатерина, ставшая к тому времени духовной наставницей своей матери, писала ей: "Все это происходит с вами потому, что вы больше любите ту часть, которую я взяла от вас, то есть плоть вашу, чем то, что я взяла от Бога". * * * Когда Екатерине исполнилось 14 лет, пора детских мечтаний о поступлении к доминиканцам миновала, она осмотрелась в жизни, ее призвание и путь к его осуществлению прояснились. При доминиканском ордене не было соответствующего женского отдела. Однако при монастырях состояли общины мирян, стремившихся к аскетическому идеалу, но не связанных монастырским уставом. В Сиене существовала под руководством доминиканцев подобная женская община, состоявшая главным образом из пожилых вдов, которые жили в своих домах, но вели очень благочинный, строгий образ жизни. Они сверх платья носили шерстяной плащ, мантеллум, цветов доминиканского ордена - белый с черным, и потому назывались в народе "мантеллатами". Быть принятой в эту общину сестер-мантеллат стало заветным желанием Екатерины. Когда мать утратила надежду, что Екатерина изменит свой образ жизни, она, наконец, уступила ее просьбам и отправилась к "сестрам" просить, чтобы они приняли дочь в свою общину. Но те, к ее большому удовольствию, решительно отказали, ссылаясь на то, что у них не в обычае принимать в свою среду девушек или молодых женщин, а только пожилых, с установившейся репутацией. Вскоре после этого Екатерина опасно заболела. У нее была высокая температура, и все тело ее покрылось мелкими волдырями, так что нельзя было узнать лица. Видя отчаяние матери, Екатерина попросила: "Если хотите, дорогая матушка, чтобы я выздоровела, устройте так, чтобы меня приняли в общину сестер, в противном случае я не сомневаюсь, что Господь и св. Доминик, которые зовут меня к себе, сделают так, что вы не увидите меня ни в том, ни в каком-либо другом одеянии". После этого мать, желая спасти дочь, стала так настоятельно упрашивать сестер сделать для дочери исключение, что те, тронутые ее просьбами, решили посмотреть больную. Увидев девушку, "которая и от природы не была очень красива", в таком невзрачном виде и убедившись в ее благоразумии и несоответствующем ее летам развитии, они согласились на ее просьбу. Так исполнилось желание девушки - теперь она свободно могла служить Господу, как она это понимала. Она осталась жить в семье, где ей предоставили прежнюю комнатку в полное распоряжение. Впоследствии, по смерти отца, когда семья разорилась, Екатерина устроила свою особую общину, куда переехала жить с престарелой матерью. * * * Таким образом, после короткого детства, исполненного борьбы из-за рано осознанного призвания, для Екатерины с наступлением юности пришла пора подвижничества. Это были годы, проведенные в тишине, глубокой молитве и покаянии. Она делила свое время между домашними заботами, молитвами и работой в больницах. Екатерина не просто постилась. Можно сказать, что она жила без пищи. Не пост представлял для нее лишение, но принятие пищи стало для нее мучением, которому она подвергала себя. Уже в детстве Екатерина избегала есть мясо или, вернее, почувствовала к нему отвращение, а затем постепенно стала лишать себя и всякой другой приготовленной пищи. С 20 лет она перестала есть и хлеб. Ее пища с того времени состояла только из салата или овощей. Обыкновенно она ела их сырыми, иногда же с приправой растительного масла. Вино она всегда сильно разбавляла водой, а с 15 лет совсем перестала употреблять. Ее суровый пост вызывал враждебные разговоры о том, что она тайком питается или что ее сверхъестественное воздержание от пищи есть дело сатаны. Поэтому Екатерина стала садиться за стол с другими членами своей общины и вместе с ними принимать пищу. Но при этом она, пожевав, глотала только сок. Встав из-за стола, она говорила: "Пора теперь подвергнуть справедливой каре негодную грешницу". При этом она опускала соломинку глубоко в рот, тем вызывая рвоту. Напрасно преданный ей юноша, Стефан Маккони, убеждал свою "дорогую мать" лучше совсем воздерживаться от пищи, чем так мучить себя. Екатерина отвечала, что делает это из многих соображений: во-первых, потому, что просила Господа еще в этой жизни покарать ее за грех обжорства, затем ради тех, которым ее полное воздержание от пищи служило соблазном, и затем, чтобы посредством этого телесного истязания погрузить душу в сферу небесных интересов. К концу своей жизни Екатерина стала все больше и больше воздерживаться от пищи и в это время она, можно сказать, исключительно жила хлебом Евхаристии, которой старалась с разрешения духовника ежедневно причащаться. Спала Екатерина на деревянных досках без всякой подстилки. Но как спала? Она проводила в молитве всю ночь, пока "ее братья", доминиканцы, предавались отдыху, и только после заутрени, когда вставали монахи, позволяла себе короткий отдых, обращаясь со следующими словами "к своему Жениху": "Братья мои и слуги Твои, Господь мой, до сих пор почивали, а я за них сторожила перед Тобой, чтобы Ты их охранил от зла и козней врага человеческого, теперь же они встали, чтобы восхвалять Тебя. Ты храни их, а я немного прилягу". И она склоняла свое тело на доски, подложив полено под голову. Со временем же она так отвыкла от сна, что в двое суток спала не более получаса, признаваясь при этом духовнику, что никакая победа не стоила ей так много борьбы, как победа над сном. Победа действительно была полная и нередко ей случалось будить своего духовника, когда среди бесед "о божественных таинствах", продолжавшихся до глубокой ночи, последний начинал дремать. Она же, чем больше об этом говорила, тем становилась бодрее и тем более "освежалась". Не довольствуясь этой победой над потребностью тела, Екатерина подвергала его непосредственным истязаниям. Сначала она носила на теле власяницу, но потом стала тяготиться ею и из чистоплотности заменила ее железною цепью, которою так крепко опоясывалась, что она врезалась в тело и воспаляла кожу. Под конец жизни, когда она часто стала болеть, духовник заставил отказаться от ношения цепи. Добровольное самоистязание, как и невольное страдание, причиняемое ей ее постоянной болезненностью, было для Екатерины источником высокого духовного удовлетворения и даже блаженства. По ее представлениям, этим способом не только сокращались муки, ожидавшие ее на том свете, но, что особенно ее утешало, сокращались муки других. С тех пор как отец стал поддерживать ее, стала возрастать и привязанность между ними. Когда он опасно заболел, Екатерина горячо молилась о выздоровлении. Но в молитве был дан ответ, что наступил конец его жизни и дальнейшее продолжение ее не было бы для него полезно. Тогда Екатерина стала молить "своего Жениха", чтобы отцу были прощены грехи еще при жизни и душа его не подвергалась бы мукам чистилища. И в этом ей было отказано "ради справедливости". Но Екатерина не отступалась от своей просьбы. Долго продолжалось состязание "между справедливостью и милостью", которой требовала девушка. Наконец, Екатерина взмолилась: "Если милость не может осуществиться без проявления справедливости, то пусть последняя падет на меня. Ради отца я готова принять на себя всю кару, которую назначит ему Твое милосердие". Эта мольба Екатерины была услышана. Она поспешила к отцу и обрадовала известием о его полном спасении. Когда отца хоронили и вся семья сопровождала его тело со слезами, у нее одной было радостное выражение, и не без основания: в минуту смерти отца Екатерина почувствовала боль в кишечнике, которая не покидала ее на протяжении всей жизни. Она не раз подобным же образом объясняла новые физические муки, выпадавшие на ее долю, всегда была готова и всегда желала искупить страданием своего тела общественное зло и невзгоды своего отечества и церкви. Жажда страданий у Екатерины проистекала не только из желания умерщвления тела как нечистого источника зла и греха, не только из желания искупления своих и чужих грехов но, главное, из желания следовать Христу, страдать подобно Христу и вместе с Ним. Такое желание все более и более наполняло ее жизнь. Она воспринимала страдание, как ниспосланную благодать, которая делает ее достойной "небесного Жениха". Однажды она увидела в своей каморке лучезарное распятие Христа: "Дочь моя, Екатерина, видишь ли ты, как Я страдал за тебя, пусть же тебе станет легко выносить страдания ради Меня",- сказал ей Христос. "Дочь Моя, если ты хочешь приобрести доблесть мужества, то необходимо, чтобы ты взяла Меня в образец". Затем Христос говорил, что хотя Ему было бы легко уничтожить всех своих врагов, Он пожелал, однако, победить "путем креста", чтобы служить образцом для людей. Поэтому: "Если вы желаете стать мощными для победы над всякой вражеской силой, то считайте крест своим утешением, как и Я сделал. И чем более вы будете страдать ради Меня, тем более будете Мне подобны". Восприняв эти слова, она сама стала молить о страданиях. Екатерина просила смерти, то есть избавления от тела, препятствовавшего полному слиянию ее души с божественным началом, но получила отказ. Она покорилась, умоляя Христа услышать лишь одну ее "маленькую просьбу": "Чтобы в этом веке, пока по Твоей воле я должна пребывать во плоти, Ты разрешил мне участвовать в страданиях, которые Ты перенес, не исключая последнего, для того, чтобы я, не будучи еще в состоянии соединиться с Тобой на небе, здесь, на земле, приобщилась бы к ним". И эта просьба была услышана. С этого дня Екатерина стала ежедневно испытывать как в сердце, так и в теле, страдания Спасителя. Страдания эти не были только физическими и пассивными. Мукам Христа Екатерина придавала больше духовный смысл. Он заключался в том, что, любя в совершенстве Господа и ближнего и радея о чести Господней и спасении человека, Христос испытывал величайшее мучение, пока не восстановил своим страданием честь Господу в людском повиновении и спасение ближним. "И немало горя,- прибавила Екатерина,- дало Ему это желание, как известно тем, кто это испытывал на себе: ибо в этом заключается величайший крест". Эти слова Екатерины раскрывают тайну ее жизни, и становится понятно, каким образом эта "неземная" по своему образу жизни девушка, проводившая большую часть времени без пищи, без сна, в религиозном экстазе, могла или, вернее, должна была взять на себя руководящую роль в спасении Италии и папства. * * * Большое значение в духовной жизни Екатерины и формировании ее высокого авторитета имели ее экстазы, которые завершались отчетливыми и продолжительными видениями. В этих состояниях психическая жизнь Екатерины как бы двоилась: ее "я", нуждавшееся в любви, в утешении и поучении, простиралось ниц перед своим высоким идеалом, из уст которого она черпала многие истины, а ее сильный дух и любвеобильное сердце извлекали и перерабатывали по-своему все полученное из чистого, вечно бьющего источника христианской веры и из внутреннего опыта собственной жизни. С началом жизни в келье Екатерине стал являться ее "Жених и Спаситель", иногда в сопровождении Богоматери, или апостолов Иоанна и Павла, или святых Марии Магдалины и Доминика. Чаще всего он приходил один и "наставлял ее всему, что было полезно ее душе". "Считайте несомненным, отец мой,- говорила Екатерина духовнику,- что всему, что нужно для спасения, научил меня не кто-либо из людей, а именно сам Господь и Учитель, сладчайший Жених души моей, Господь Иисус Христос, или своим внушением, или говоря со мною в ясном явлении, как я теперь говорю с вами". Она удостоверяла при этом, что явления большею частью были неосязаемы, иногда же воспринимаемы внешними чувствами тела, так что она телесным слухом слышала обращенный к ней голос. Екатерина вначале опасалась этих видений из-за подозрения, что они могут быть дьявольскими наваждениями. Но потом сам Христос научил ее отличать Его явления от лживых, обманчивых видений, насылаемых лукавым, которые порождают в душе высокомерие. Его же внушают смирение и заставляют более чтить Того, Кто есть Сам истина и дает истину. Вследствие этого Екатерина так освоилась с видениями, что они сделались главным источником ее духовного развития. Целые часы проводила она с Христом, излагая Ему свои недоумения и внимая Его поучениям. Молилась ли она или размышляла, читала, бодрствовала или дремала - тем или иным способом она получала утешение в Его видении, иногда даже, "когда она с другими говорила, к ней приближалось святое видение, и она в душе вела с ним беседу, а языком с людьми". Сначала экстатические состояния происходили только во время уединенной молитвы, потом открыто и при всех, особенно во время богослужения. Глаза ее при этом были закрыты, уши глухи к любому, даже самому сильному звуку, тело неспособно к движению и чувствительности, и скорее можно было сломать что-либо, чем изменить положение тела. Екатерина так устремлялась к небу, что видевшие это утверждали, что она приподнималась над землей. Люди, оказывавшиеся свидетелями экстазов Екатерины, часто своим неразумным участием или грубым любопытством причиняли ей много вреда. Однажды ее мать, увидев ее в таком состоянии с наклоненной на сторону головой, стала выпрямлять ей шею с такой силой, что едва не сломала ее. Екатерина потом долго ощущала в шее нестерпимую боль. Жертвой совершенно другого побуждения сделалась Екатерина в Авиньоне. Здесь, среди светского, суетного и маловерующего папского двора, святость жизни сиенской девушки и в особенности ее экстазы воспринимались не однозначно. Желая испытать и вероятно обличить Екатерину, во время одного из экстазов придворная дама под видом благочестия склонилась к ногам распростертой в экстазе девушки и несколько раз проткнула их острой иглой. Екатерина же не проявила признаков боли. Когда Екатерина возвратилась в обычное состояние, то почувствовала такую сильную боль в ногах, что едва могла ступать. Отыскивая причины боли, ее спутницы увидели уколы и запекшуюся на них кровь. * * * Подобно александрийской мученице, имя которой она носила, Екатерина обручилась с Христом. В это время ей было около двадцати лет. Она чувствовала, что в ее жизни должен произойти решающий перелом и продолжала истово молиться Господу, повторяя: "Сочетайся со мной браком в вере!". Был карнавальный вечер 1367 г. В эти дни люди имели обыкновение "справлять праздник живота". Шум наполнял город и даже дом Екатерины. Молодая девушка в своей комнатке в тысячный раз глубоко сосредоточившись повторяла свою молитву о браке и вере. И вот перед ней явился Господь, сказавший: "Ныне, когда остальные развлекаются, Я решил отпраздновать с тобой праздник твоей души". Видение было полное, охватившее зрение и слух: перед ней предстало небесное воинство со святыми, которых она больше всего любила. При звуках псалмов Давида Богоматерь взяла ее правую руку и, протянув к Сыну, просила Его, чтобы Он удостоил ее обручиться с Ним в вере. И Христос надел ей на руку золотое кольцо с прекрасным алмазом и четырьмя жемчужинами и сказал: "Се, Я сочетаюсь с тобой браком в вере, Я - Творец и Спаситель твой. Ты сохранишь эту веру незапятнанной до тех пор, пока не взойдешь на небо праздновать со мной вечный брак". Видение исчезло, но кольцо навсегда осталось на руке. Кольцо было невидимо для других, но не для Екатерины. Обещание, данное в "Песне Песней", и обещание из евангельских притч о свадебном пире стали для Екатерины реальностью. В Сиене сохранился обычай, согласно которому в последний день карнавала ни одна процессия и ни одна маска не проходит по улице Фонтебранда, где была отпразднована эта свадьба. На фронтоне дома, где жила Екатерина, до сих пор сохранилась надпись: "Это дом Екатерины, Невесты Христовой". Подобный характер имели и другие события сокровенной жизни Екатерины. Ее стремления постоянно принимали образы конкретных, переживаемых ею фактов. Однажды на расспросы духовника, заметившего у нее во время причащения необыкновенное волнение, за которым последовал чрезвычайно сильный и продолжительный экстаз, Екатерина рассказала ему, что она перед этим молилась с особенным усердием о том, чтобы Господь отнял у нее всякую собственную волю и даровал ей Свою волю,- и что Он милосердно услышал ее просьбу. В другой раз, повторяя в своей молитве слова псалмопевца: "Сердце чисто сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня", Екатерина просила Господа взять у нее сердце и собственную волю. В последующем за этим видении явился Христос и, вынув из груди ее сердце, унес с собой. Испытанное Екатериной ощущение было так живо, что она после этого и физически не ощущала у себя сердца. Через некоторое время Екатерина, находясь одна в часовне, увидела Христа среди яркого света, держащего в руке Своей лучезарное сердце, которое Он и дал ей взамен прежнего. На груди ее над сердцем навсегда остался след от полученной при этом раны. Экстазы сопровождались, однако, жестокими страданиями. Однажды она долго погружалась мыслью в страсти Христовы и, по ее молитве, было дано пережить часть этих страданий - только часть, так как ни одному смертному не было бы по силам испытать на себе все, что перестрадал Искупитель грехов человеческих. Ее сердце воспылало такой любовью к Спасителю, что оно не выдержало напряжения, и, как слабый сосуд, надтреснуло сверху донизу. Это ощущение сопровождалось таким глубоким обмороком Екатерины, что ее считали умершей. Уже пришли, по обычаю, соседки, чтобы утешать мать и сестер, и послали за женщинами, которые одевают покойников. Так прошло четыре часа между тем, что Екатерина потом называла своей смертью и возвращением к жизни. Во все это время душа ее бодрствовала и познавала тайны божества. Возвращение к жизни было поэтому для Екатерины глубоким горем, и она безутешно и долго из-за этого плакала. * * * Екатерина вызывала в теле все новые и новые страдания, всем своим духовным существом погружаясь в мысль о страданиях Спасителя. Это ничем не прерываемое устремление переживать страсти Христа выразилось, наконец, в жизни Екатерины в символическом событии - стигматизации. Уже в 1370 г. Екатерина впервые испытала на себе подобное ощущение. Когда она однажды молилась о спасении своих близких и просила знамения, ей было предложено протянуть руку. Исполнив это, она увидела острие гвоздя, приставленное к ладони, и почувствовала такую сильную боль, как будто гвоздь пронзил ее насквозь. Хотя рана другим была невидима, Екатерина всегда ее ощущала и испытывала боль в ладони. Главное же событие случилось пять лет спустя во время пребывания Екатерины со своей общиной в Пизе. В одно из воскресений Раймунд служил по ее просьбе обедню и причастил ее. Как обыкновенно, она погрузилась после этого в экстатическое состояние. Ожидая ее возвращения к телесной жизни, окружающие увидели, что она вдруг поднялась на колени и протянула руки. Она довольно долго пребывала в таком положении, а затем, как будто пораженная смертельной раной внезапно упала, и только через некоторое время пришла в себя. Подозвав к себе духовника, Екатерина шепнула ему, что была удостоена принять раны Господа Иисуса Христа. Узрев сходящего к ней с креста в ярком свете Господа, она в порыве души устремилась к Нему всем своим существом. В это мгновение она увидела нисходившие из ран Спасителя пять кровавых лучей и едва успела произнести мольбу, чтобы ниспосылаемые ей раны не обнаружились на ее теле, как кровавый цвет лучей превратился в ярко блестящий и они прикоснулись к пяти местам ее тела. На вопрос духовника, чувствует ли она в этих местах боль, она, глубоко вздохнувши, сказала: "Такую сильную, в особенности около сердца, что если Господь не совершит нового чуда, то ей кажется невозможным дольше жить с такой болью". Целую неделю после этого Екатерина очень страдала и была близка к смерти. * * * Религиозное чувство Екатерины берет свое начало в любви и в ней преобразовывается. Любовь к Творцу порождает любовь к творению. Любовь к Христу проявляется у нее в любви к человеку. Она пишет: "Какое другое доказательство нашей любви можем мы дать Христу, кроме сострадательной любви нашей ко всякому творению, имеющему в себе разум?" Эта любовь торжествует у Екатерины над аскетизмом и преобразовывает монашество. Озаренный этой любовью мир утрачивает свою печать отверженности. "Его явления,- говорит Екатерина, имеют мирской характер насколько мы их делаем таковыми". Любовь украшает мир и делает его достойным внимания. Она считает необходимым любить все явления мира. Но она требует этой любви потому, что только в соприкосновении с миром может проявиться любовь как движущая сила и как вечный источник творческой деятельности. Эту мысль Екатерина выразила в простых словах, которые можно признать девизом ее собственной жизни: "Любовь никогда не остается бездеятельна, но всегда проявляется в великих делах". Перелом в ее жизни произошел вскоре после обручения. Господь стал постепенно внушать Екатерине влечение к общению с людьми. Однажды, после того как "Он долго читал с нею псалтырь и наставлял "тайнам царства Божия", Он сказал ей: "Ступай, ибо настало время обеда, и твои домашние собираются сесть за стол, поди и побудь с ними, а потом возвратишься ко Мне". Услышав это, девушка со слезами стала умолять Господа, чтобы Он не удалял ее от Себя. Она просила, что если чем-нибудь Его оскорбила, наказать ее тело и выразила готовность содействовать этой каре. "Что мне до их обеда? Разве человек единым хлебом сыт будет? У меня свой хлеб, которого не ведают те, к кому Ты меня посылаешь. Как Ты лучше моего знаешь, я бежала от всякого общения с людьми, чтобы любить Тебя, моего Господа и господина",- говорила Екатерина. Неужели же теперь, когда она сподобилась величайшей милости, нужно ей бросить свое ни с чем несравнимое сокровище и вмешаться в людскую суету, чтобы снова сделаться отверженной? И долго молила Екатерина Господа, чтобы Он дозволил ей, по своей неизмеримой милости, не расставаться с Ним. Но Господь остановил ее слезы и объяснил, что не намерен ее удалять от Себя, а желает, чтобы Его милость падала не только на нее, но и на других чрез нее. "Ты знаешь, что есть две заповеди любви Моей - любить Меня и ближнего, и Я хочу, чтобы ты исполнила оба эти закона и не на одном, а на двух крыльях вознеслась к небу". Напомнив ей, что она с детства радела о спасении душ, Господь объявил ей, что хочет теперь осуществить ее заветное желание. Но девушка продолжала возражать: "Чем могу я, убогая и во всем немощная, быть полезна душам? Пол мой является препятствием по многим причинам: к нему с пренебрежением относятся люди". К тому же она считала, что стеснена приличиями, "ибо не следует лицам моего пола вращаться среди другого". На что получила ответ: "Разве Я не создал род человеческий, образовав тот и другой пол? Разве Я не ниспосылаю дух свой, куда захочу? Предо Мной нет ни мужчины, ни женщины, ни плебея, ни дворянина, но все равны предо Мной, ибо все одинаково Мои творения. Знай же, что в век этот до того взяло верх высокомерие, в особенности тех, кто считает себя учеными и мудрыми, что справедливость Моя не может более терпеть этого. И Я пошлю к ним женщин, по своему полу мало сведущих и слабых, но много одаренных добродетелью и божественной мудростью для сокрушения их гордыни". Конечно, этот перелом в душе и в жизни Екатерины совершился не в одно мгновение, не сразу овладело ею сознание призвания, более сложного и мучительного. Противоречие между совершенством мистического подъема души и погружением ее в людские дрязги не раз с болью подступало к сердцу Екатерины, но вместе с тем перед ней все расширялась задача ее мирского призвания и росло значение возлагаемого на нее поручения. Эта внутренняя борьба, наполнявшая жизнь Екатерины, и этот быстрый рост ее сознания отразились в другом видении, ею пережитом, и более серьезном наставлении. Это поручение находится в связи с тем событием ее жизни, когда сердце надтреснуло от избытка любви, тело казалось умершим, а душа ее видела блаженство спасенных и мучения низверженных в ад. На Екатерину возлагалась забота о величайших интересах Божиего царства на земле, и ей было поставлено требование, чтобы она, покинув свою тихую домашнюю келью и свой родной город, выступила на широкое поприще общечеловеческих интересов. "Когда душа моя все это узрела,- рассказывала об этом Екатерина духовнику,- вековечный Жених мой, которого я считала мне вполне принадлежащим, сказал: "Возвратись же и укажи им на заблуждения и опасность, им грозящую". "Спасение многих душ требует твоего возвращения, и не будешь ты более вести образ жизни, который вела до сих пор, и не будет тебе по-прежнему твоя келья жилищем, даже родной город придется покинуть ради спасения душ. Но Я всегда буду с тобою, Я буду руководить путем твоим и возвращением, ты будешь разносить с собой честь Моего имени и являть печать духа Моего перед малыми и великими, перед мирянами, духовными и монахами, ибо Я дам тебе красноречие и мудрость, перед которыми никто не устоит. И Я поставлю тебя перед лицом епископов и правителей церквей и народа христианского, чтобы по обычаю Моему чрез слабых сломить высокомерие сильных". * * * Вся историческая деятельность св. Екатерины состоит из подвигов любви и самоотвержения. Ее любовь, конечно, прежде всего проявлялась в милосердии. Как и у Франциска, первым предметом ее милосердия были нищие. Подавая им милостыню, она не знала пределов, отдавала им все до последней рубашки, хотя бы и в зимнюю стужу. Она не жалела в этом отношении ни своего, ни чужого добра и стала раздавать даже отцовское добро. Отец ей в этом не мешал и запрещал мешать другим. Однажды, когда Екатерина с одной из сестер своей общины возвращалась из церкви, ее остановил нищий и просил прикрыть его наготу. Она велела ему подождать, возвратилась в часовню "сестер" и там сняла с себя нижнюю шерстяную рубашку. Получив это подаяние, нищий стал еще просить, чтобы к шерстяному одеянию она дала ему и полотняное платье. Екатерина велела ему идти вслед за ней и, пришедши, отправилась туда, где хранилось белье отца и братьев, и дала нищему все для него нужное. Но тот продолжал приставать, прося дать еще и рукава к полученной шерстяной рубашке. Екатерина стала искать по всему дому и наконец увидела на вешалке новое платье служанки, отпорола от него рукава и дала их нищему. Но тому все еще было мало. Он стал просить Екатерину одеть и его товарища, который лежал неодетый в госпитале. Екатерина хотела исполнить и эту просьбу, но все, кроме отца, негодуя на ее расточительность, позапирали от нее все свое платье. Екатерина была в большом затруднении - отдать платье служанки она не считала себя вправе, так как та сама была небогата, а снять с себя последнюю рубашку она, конечно, также не решалась, пока наконец "духовная любовь, опасавшаяся дать повод к соблазну", не победила физического сострадания. Екатерина была вознаграждена небесным одеянием, которое принес ей Христос и после которого она, несмотря ни на какую стужу, обходилась зимой, как и летом, одним только платьем. Она не считала себя вправе носить верхнее платье, пока были на свете люди, которые в нем нуждались. Милосердие ее носило сознательный, разумный характер. Она обладала даром распознавания и потому оказывала щедрую помощь не всякому встречному, а тем, о которых она знала, что они нуждаются, хотя бы они и не просили. Однажды, когда она лежала больная, с опухшим с головы до пят телом, так что не могла ступить на ноги, ей передали, что по соседству живет вдова с голодающими детьми. Сердце Екатерины изныло от сострадания, и ночью взмолилась к своему Жениху, чтобы Он даровал ей на время столько здоровья, сколько было нужно для оказания помощи бедняжкам. Встав до рассвета, она наполнила пшеницей найденный в доме мешок, взяла вино, масло и все, что могло утолить голод, и рано утром отправилась в путь. Вначале ноша показалась ей легкой. Однако, по мере приближения к жилищу вдовы, ноша становилась все непосильнее, и она должна была почерпнуть новую силу в молитве. Добравшись наконец до дома вдовы, она нашла, к своему удовольствию, верхнюю половину двери незапертой, так что могла отодвинуть задвижку нижней половины и сложить в сенях свою ношу. Но от шума вдова проснулась, и заметив это, Екатерина, желая остаться незамеченной, хотела бежать. Силы, однако, совершенно оставили ее, и она не могла сдвинуться с места. Тогда Екатерина с грустной улыбкой обратилась опять к своему Жениху: "Зачем же, дорогой мой, ввел Ты меня в такой соблазн? Неужели Тебе угодно обнаружить простоту мою всем живущим здесь и всем тем, кто скоро здесь станет проходить?" К телу же своему она обратилась со словами: "Ты должно двигаться, хотя бы и до смерти утомилось". Так Екатерина дошла или, скорее, доползла до дома, прежде чем совсем рассвело, и упала на постель в изнеможении. Но милосердие Екатерины проявлялось и в других, более трудных подвигах любви. Она стала "сестрой милосердия" в настоящем, общепринятом смысле этого слова. Она ухаживала за больными и преимущественно за теми, от которых все близкие отказывались - за прокаженными и заразными. Так она проявила высокое самоотвержение во время чумы, свирепствовавшей в Италии в 1374 году. В уходе за больными со стороны Екатерины требовалось двойное самопожертвование - борьба с физическим отвращением и духовные победы над недоброжелательством и клеветою. Для подавления естественной брезгливости, внушаемой гнойными и зловонными ранами, Екатерина прибегала к таким средствам, что упоминание о них может внушить отвращение. Это был аскетизм в новом и самом высоком смысле этого слова: упражнение не в противоречащих природе лишениях и истязаниях тела, а упражнение тела и души в перенесении физического и нравственного зла для облегчения участи и для блага других. Екатерина ухаживала в госпитале за прокаженной женщиной, которая в своем нетерпении лишь бранила ее, когда она задерживалась в церкви, глумясь над нею, что она не могла там наглядеться на монахов. Екатерина вымолила спасение души сестры своей общины Пальмерины, осужденной за ее злобу на мучения ада, и после чего увидела ее душу, очищенную от всякого греха. Она рассказывала об этом: "О, если бы вы когда-либо могли увидеть красоту разумной души, то вы, я не сомневаюсь, готовы были бы подвергнуть себя сто раз земной смерти - если бы это было возможно - для спасения хотя бы единой души; ибо нет ничего на этом земном свете, что могло бы сравниться с душевной красотой". Еще более натерпелась Екатерина от другой сестры общины мантеллат. Это была вдова преклонных лет, страдавшая раком груди. Болезнь ее, со всеми своими ужасными последствиями, уже так развилась, что кроме Екатерины никто не был в состоянии при ней оставаться. И для Екатерины уход за этой больной становился все труднее. Когда при перевязывании раны, зловоние возбуждало в ней тошноту, Екатерина "наказывала" себя тем, что прикасалась к ране губами. Однажды, когда чувство физического отвращения стало особенно невыносимым, она собрала в сосуд воду, которой омыла гноившуюся рану, и выпила ее. Озлобленная своим ужасным положением старуха пустила в ход такую обидную для Екатерины сплетню, что начальница общины встревожилась и пришла к больной справиться, откуда она это знает. Затем призвала к ответу девушку, оскорбительными словами допрашивая ее о возведенном на нее обвинении. Кротко и просто, никого не обвиняя, Екатерина уверяла начальницу в своей невинности. Между тем сплетня пошла по городу и о ней узнала мать Екатерины. Она пришла в такое негодование, что потребовала от дочери, чтобы она перестала ухаживать за больной, грозя ей в противном случае не называть ее более дочерью. Успокоив мать, Екатерина твердо продолжала свое трудное дело, ища убежища и находя утешение в своих небесных видениях. Победа осталась наконец за нею. Входя однажды в комнату больной, она представилась ей осененной ярким светом в ангельском величии. Больная покаялась перед ней и перед начальницей и заявила, что никогда не знала и не испытывала, что такое сладость душевная, кротость духа и небесное утешение до той минуты, когда ей явилась озаренная небесным светом Екатерина. * * * Уход за больными для Екатерины был только ступенью к другой, более трудной заботе - попечению о душе ближнего. Из сестры милосердия Екатерина сделалась миссионером и с неменьшим рвением, чем от телесного недуга, старалась спасать людей от гибели духовной. Ее забота о душе ближних проявлялась сначала посредством заступничества за них в молитве. Однажды по улицам Сиены, мимо дома, в котором жила Екатерина, провезли на колеснице двух привязанных к шесту преступников. За их неслыханные злодеяния они были приговорены судом к жестокой казни, и уже по дороге к месту казни палачи мучили их раскаленными щипцами. Но как раньше в темнице, так и на пути к смерти преступники не хотели ничего слышать о покаянии и причащении, а, напротив, ожесточенные мучениями палачей громко кощунствовали. Увидев это, Екатерина опустилась на колени и застыла в молитве. Она увидела вокруг злодеев бесконечную толпу злых духов и не прекращала своей молитвы, пока не добилась прощения преступникам. Когда колесница уже приблизилась к воротам города, преступникам явился Христос, покрытый ранами, призывая их к покаянию и обещая прощение. На глазах у всех приговоренные, вместо кощунства, стали восхвалять Господа, и народ вокруг них стал дивиться происшедшей в них перемене и благочестию их смерти. После нескольких подобных случаев слава Екатерины так распространилась, что к ней стали прямо обращаться за помощью, когда нужно было смягчить сердце закоренелого грешника. Андрей Наддини, один из сиенских граждан, богатый, но лишенный всякого благочестия, страстный игрок и насмешник над святыней и святыми, стал отказываться на смертном одре от всякой помощи церкви. Напрасны были все старания его приходского священника, напрасно его жена и родственники посылали за разными духовными и благочестивыми лицами - Наддини продолжал упорствовать. Узнав об этом, духовник Екатерины в отчаянии обратился к ней. Был уже поздний вечер, и Екатерина находилась в религиозном экстазе. Только в пятом часу утра она пришла в сознание, и ей смогли передать просьбу духовника. Она тотчас стала опять на молитву, и утром умирающий, побужденный видением Христа, потребовал к себе священника. Но настало время, когда Екатерина не только издали и посредством молитвы стала утешать и наставлять умирающих. Она сама стала отыскивать их или ее стали приглашать к ним. Ее личное обаяние было так велико, увещания были так пламенны, что она всегда имела успех. Особенно характерен в этом отношении следующий случай. В Сиене схватили благородного юношу из Перуджии по обвинению в оскорблении одного из сиенских сенаторов и политического строя. При возбужденных страстях этого было достаточно, чтобы приговорить его к смертной казни. Возмущенный несправедливостью и жестокостью приговора, юноша не хотел готовиться к казни, не принимал духовника и "буйствовал, как лев в клетке". Екатерина посетила его в тюрьме, и вот сокращенный рассказ ее о его последних минутах: "Я навестила того, о ком вы знаете, и это доставило ему такую силу и утешение, что он исповедался и привел себя в очень хорошее настроение. И он заставил меня во имя любви Господней обещать ему, что когда настанет время исполнения правосудия, то я буду с ним. Я обещала ему это, и так и сделала. Утром я пошла к нему до того, как раздался колокол, и это его очень утешило. Я повела его к обедне, и он приобщился святому причастию, которому он более никогда уже не приобщался. Воля его была покорна и согласна воле Божией, и в нем осталось только опасение оказаться недостаточно твердым в этом деле. Он просил: "Будь со мной и не покидай меня, тогда мне будет хорошо и я умру довольный". И он держал голову на груди моей. Чувствуя его страх, я говорила ему: "Ободрись, брат мой дорогой, ибо скоро мы пойдем на свадьбу. Ты окунешься в кровь Сына Божия, со сладким именем Иисуса на устах, которое, как я хочу, ты твердо будешь помнить, а я буду ждать тебя на месте правосудия". Тогда он утратил всякий страх, горе на лице его преобразилось в радость; он радовался, ликовал и восклицал: "Откуда мне такая милость, что сокровище души моей хочет ждать меня на святом месте правосудия?!" Видите, как озарилась душа его, что он назвал святым место правосудия. И он сказал еще: "Я пойду туда радостным и бодрым, и то время, пока я не приду к тому месту, мне покажется как тысяча лет при мысли, что вы меня там будете ждать". Так я и ждала его на месте правосудия". Положив голову свою на плаху, Екатерина поджидала юношу в непрерывной молитве о даровании ему мира, и сердце ее было так полно данным ею обещанием, что она никого не видела, хотя там стояла толпа народа. "И потом он пришел, как кроткий агнец, и, увидав меня, улыбнулся и попросил, чтобы я его перекрестила. Сделав это, я ему сказала: "Ступай же на свадьбу, дорогой брат мой, скоро ты будешь в жизни вечной". Он опустился на колени с большой кротостью, а я обнажила его шею, наклонилась к нему и напомнила ему о крови Агнца. И уста его только произносили слова: "Иисус и Екатерина". Так он закрыл очи свои в Божием милосердии - последнее его слово было: "Я готов", и я приняла голову его в руки мои". Отныне, увлеченная своим желанием оказать духовную помощь нуждающемуся в ней, Екатерина оставила свою келью и стала открыто исполнять свое призвание. * * * Чтобы успокоить взволнованные страсти и произвести в душе спасительный для нее переворот, Екатерине не всегда приходилось ждать потрясающего действия приближения смерти. Скоро личное влияние Екатерины стало обнаруживаться с такой же силой на людях, полных жизни и грозных для жизни других людей. Время, когда жила Екатерина, представляло в этом отношении немало случаев для ее благотворного влияния. В Италии еще сохранялись остатки прежнего варварства в кровавом самоуправстве. Люди, гордые и склонные к насилию, считали за молодечество личной расправой кончать свои споры и мстить убийством за обиду, что, конечно, вызывало новую обиду и новое убийство. Так всякая ссора плодилась до бесконечности. В дни Екатерины в Сиене приобрел такую известность некий Нанн, который, "по дурному обычаю отцовскому", одновременно поддерживал несколько распрей, чрезвычайно коварно подстраивая своим врагам засады. Лица, которые должны были опасаться его мести, зная его хитрость, не раз выставляли посредников, но он всегда чрезвычайно ловко уклонялся от всякого примирения для того, чтобы иметь возможность довести до конца свою вендетту. Зная об этом, Екатерина очень желала поговорить с ним, но он "избегал ее, как змея - факира". Наконец одному благочестивому отшельнику из августинцев удалось взять с него обещание, что он повидается с Екатериной, причем Нанн, однако, сделал оговорку, что он ничего не исполнит из ее увещаний. Он действительно явился к Екатерине и, не застав ее дома, в разговоре с духовником объяснил причину своего посещения и свое намерение не отступиться ни от одной вендетты. Он уже собирался уходить, когда к его огорчению возвратилась Екатерина, он повторил ей то, что говорил духовнику. Не долго, однако, происходило его свидание с Екатериной, как он обратился к ней со словами: "Не хочу быть невежей и во всем вам отказать. У меня на руках теперь четыре вендетты, и одну из них вы можете уладить, как хотите". Сказав это, он встал, чтобы уйти, но вдруг почувствовал, что с пренебрежением сказанное им слово о готовности на мир наполнило его душу неведомым ему теплом. Внутреннее волнение, наконец, прорвалось слезами. Он бросился на колени перед Екатериной и обещал ей не только удовлетворить ее желание в данном деле, но исполнить всякое ее приказание. По прошествии некоторого времени он подарил ей свое палаццо в окрестностях Сиены под устройство женского монастыря, которому Екатерина дала название Св. Марии, Царицы Ангелов. * * * Брат Габриэле да Вольтера был провинциалом ордена францисканцев и верховным инквизитором Сиены. Он считался одним из самых знаменитых богословов и проповедников того времени в Италии. Вместе с другим известным богословом Джованни Тантуччи он решил проверить слухи о мудрости Екатерины и стал спрашивать ее о сложных проблемах богословия и Священного Писания. Сначала Екатерина спокойно отвечала, потом, в свою очередь, обратилась к спрашивающим с нежностью, разящей, как меч, напомнив им о том, что наука может ввергнуть в гордыню тех, кто ею обладает, тогда как единственное, что стоит знать, это наука Креста Христова. Брат Габриэле был человеком образованным и утонченным. Говорили, что он живет роскошно, как кардинал, и что он приказал разрушить стены трех келий, чтобы построить из них себе одну. Его кровать была покрыта периной и отгорожена шелковым пологом, на полках размещалась маленькая, но драгоценная библиотека стоимостью в сотни дукатов. Екатерина продолжала говорить, насколько бесполезна и опасна жизнь того, кто заботится о внешней оболочке, а не о сути, когда вдруг собеседник ее извлек ключ из кармана и спросил у спутников сиенской монахини: "Не сходит ли кто-нибудь в мою келью, чтобы продать все и раздать полученные деньги бедным?" Что и было выполнено. Впоследствии он отказался также от всех занимаемых им постов и стал монахом-прислужником в монастыре Санта Кроче во Флоренции. Благотворное влияние Екатерины на нравы ее родного города и сила ее личного обаяния наглядно засвидетельствованы непосредственным отзывом очевидца - Стефана Маккони - впоследствии одним из ее биографов. До 1376 года он лично не был знаком с Екатериной, хотя они и жили в одном и том же городе и слава ее уже распространилась по всей Тоскане. Но, "погруженный в волны мирского потока", Стефан Маккони не чувствовал никакого желания с нею познакомиться. В это время, однако, случилось, что род Маккони "без всякой вины со своей стороны" попал в распри с другим, гораздо более могущественным родом. Тщетно было старание нескольких влиятельных граждан установить между ними мир - они ничего не были в состоянии добиться от противной стороны. В этих затруднительных обстоятельствах Стефану пришла мысль обратиться к Екатерине за получением мира. "К удивлению моему,- рассказывает Стефан,- она приняла меня не как робкая девушка, как я ожидал, но с полной любовью, как бы она приняла родного брата, издалека к ней возвратившегося". Как она всегда поступала с людьми, обращавшимися к ней, она убедила сначала Стефана покаяться в грехах и исповедаться, а потом, узнав причину его посещения, сказала ему: "Ступай, дорогой сын мой, уповай на Господа и предоставь мне свое дело. Я буду хлопотать, пока не доставлю тебе самого прочного мира". Екатерина скоро исполнила свое обещание, но пока продолжались ее хлопоты, Стефан посетил ее несколько раз и с каждым разом чувствовал, какая в нем происходит перемена к лучшему. Поэтому, когда она его попросила, чтобы он под диктовку стал писать ее письма, то с радостью на это согласился. Когда Екатерина отправилась к папе в Авиньон, он получил возможность остаться при ней как ее спутник и секретарь, покинув родителей, семью и родню. Таким образом, этот светский юноша принес все в жертву для Екатерины, считая единственным блаженством ее присутствие. Два года спустя он по ее указанию и желанию, высказанному на смертном одре вступил в картузианский орден, который она для него выбрала, принимая во внимание его скромный характер и любящую натуру. * * * Молва о Екатерине стала распространяться по всей Тоскане. Невеста Христова сделалась ангелом мира для своей родины, и все чаще и чаще стали к ней обращаться горожане Сиены, чтобы с ее помощью прекращать свои кровавые распри. И вскоре примеру горожан последовали воинственные дворянские роды в окрестностях Сиены и стали приглашать ее в свои замки. Так в Рокке, замке могущественных Салимбени, ей пришлось, кроме умиротворения распрей, хлопотать о прекращении какой-то семейной драмы. Дело это так затянулось, что близкие к ней лица начали беспокоиться и звать ее в Сиену. Даже синьория сиенская поддалась наговорам и, заподозрив, что Екатерина может перейти на сторону дворян, противников республики, потребовала ее возвращения в Сиену. Своей матери Екатерина кротко отписывала: "Если бы вы знали, в чем дело, вы сами бы мне приказали остаться. Я здесь для того, чтобы предотвратить большой соблазн, если только это будет мне по силам". Знакомых своих она укоряла за их малодушное недоверие к ней, заявляя им, что она доведет до конца начатое ею благое дело, несмотря ни на что: "Нравится ли то лукавому или нет, я буду стараться посвятить жизнь чести Божией и спасению души, во всем свете и в особенности в моем родном городе. Очень стыдно гражданам Сиены думать и воображать, что мы сидим здесь, чтобы заключать договоры для пользы владений Салимбени или каких-нибудь иных родов". В особенности же замечателен ответ убежденной в своем призвании девушки правительственной синьории: "Дорогие братья и светские синьоры во Христе! Я, Екатерина, рабыня рабов Иисуса Христа, пишу вам в мысли о драгоценной крови Его, с желанием видеть в вас мужественных людей, а не трусливых правителей, как собственного мира, так и мира, порученного вам. Я того мнения, что рабский страх лишает сердце свободы и благородства и не дает нам жить и действовать как разумным людям, но уподобляет нас животным. Ибо рабский страх происходит и вытекает из себялюбия, и как опасно себялюбие, это мы видим и на правителях, и на подданных, и на монахах, и на мирянах и на всякого рода людях". Описав, к чему ведет этот рабский страх подданных и правителей, Екатерина напоминает, что такого рода страх был причиной смерти Христа, ибо Пилат предал Его, опасаясь потерять свою власть. Она желает своим синьорам истинного страха Божия, который побуждает скорее избрать смерть, чем поступить несправедливо по отношению к Богу или ближнему. Отвечая на письмо синьоров, она благодарила их за любовь к согражданам, о мире которых они пекутся, и за участие к ней, недостойной того, чтобы они требовали ее возвращения. "Я же, насколько мне поможет дух святой, склоню голову в повиновении вам, всегда ставя волю Божию выше воли человеческой. Поэтому я не вижу, чтобы я могла сейчас вернуться к вам ввиду дела, которое мне нужно исполнить в интересах монастыря св. Агнессы и для того, чтобы заключить мировую между племянниками мессира Спинелло и сыновьями Лоренцо, о которой вы уже давно и безуспешно ведете переговоры. Поэтому я бы не желала, чтобы она не состоялась вследствие моего нерадения и отъезда... я поспешу, однако, возвратиться, как только будет можно, если Господь будет милостив. Будьте только, как и все прочие, терпеливы и не допускайте в себе мыслей, идущих от лукавого". Все чаще и чаще обращались к Екатерине со своими нуждами не только частные лица, но и государственные люди и синьории итальянских городов, все значительнее расширялся круг ее переписки и все чаще ей самой приходилось ради дел мира и блага ближних выезжать из Сиены. Так она получила в 1375 году приглашение приехать в Пизу, где многие лица, монахи и миряне, в особенности же инокини, не имевшие возможности приехать к ней, желали ее видеть и слышать ее поучения. Чтобы более убедительно повлиять на нее, ей писали, что ее приезд будет великим благом для души многих людей. И хотя Екатерина всегда избегала переездов, была вынуждена уступить стольким просьбам. В силу данного ей таким образом поручения, она и отправилась в Пизу, где была принята правителем с большим почетом и где она решилась выступить проповедницей в монастыре цистерцианцев на острове Горгоне. Здесь в Пизе, бывшей в то время морской державой и важным торговым и политическим центром, она имела больше возможностей познакомиться с великими интересами своего века и с выдающимися деятелями. К ней, например, здесь обратился заехавший в Пизу на пути в Авиньон посол кипрской королевы, чтобы просить там папу о помощи против турок, и изложил ей положение дел на Востоке. Здесь созрела религиозно-политическая мысль Екатерины и перед ней прояснились три великие задачи, которые она надеялась для блага церкви и мира осуществить посредством папской власти и которые отныне составляют содержание ее дальнейшей жизни. * * * Так, среди видений, подвигов милосердия и усилий поддержать мир между людьми для двадцативосьмилетней Екатерины Сиенской наступил момент, когда ей пришлось лично вступить на широкое поприще итальянской политики. Италия переживала в то время одну из тяжелых своих эпох. Миновала эпоха борьбы между империей и папством, но мир, однако, не настал: под старыми кличками партий как со стороны городских республик, так и тирании, развивались новые враждебные силы, действовавшие с жестокостью и коварством и доводившие свои типичные недостатки до чудовищных размеров. Бедствия Италии еще более возросли вследствие ненормального положения тогдашнего папства. Уже 70 лет с небольшим перерывом папы пребывали в Авиньоне, и папство, это архиитальянское учреждение, перейдя в руки французов, стало представляться итальянцам чуждой властью. Семь раз подряд на папство избирались французы, и большинство кардиналов назначалось из французов. Курия приняла французский характер, и папство как бы навсегда укоренилось на берегах Роны. Постоянно, однако, стоял вопрос о возвращении папства в Рим. Два противоположных по своему характеру стремления не давали ему замолкнуть - римско-католическая преемственность и итальянский патриотизм. Рим был столицей католичества, его колыбелью. Сила католичества и авторитет папы обусловливались связью с Римом и непрерывностью римской традиции. Власть пап была основана на идее их преемственности апостолу Петру, как первому римскому епископу. Ко внутренним противоречиям, раздиравшим Италию, добавилось еще и недовольство властью иноземных пап, которое в конце концов переросло в открытое восстание. Зачинателем этого восстания выступила богатая Флоренция. Политика Флоренции имела двойной характер. Она была направлена, во-первых, против папы, как светского государя в Италии. Во-вторых, светская власть относилась враждебно к имущественным и юридическим льготам церкви и духовенства. Пользуясь разрывом с папой, флорентийская синьория установила жесткие порядки по отношению к духовенству, обложив налогами и полностью подчинив духовную власть светской. Папа в ответ прибег к "духовному мечу", наложив на Флоренцию интердикт, и предал всех участников заговора церковному проклятию. Последствия этого скоро обнаружились: отовсюду стали приходить во Флоренцию жалобы разоренных граждан. В самом городе начались банкротства, торговля прервалась, а вследствие этого приостановились работы, и бедствие, поразившее главным образом богатых, стало ощутимо для массы флорентийского народа. При таких обстоятельствах Екатерина приняла на себя трудное дело смягчения страстей и примирения флорентийской республики с папством. С этой целью Екатерина обращалась письменно к флорентийской синьории. В этих письмах следует отметить мысль, которая представляет собой основную идею и силу католицизма: восстание против церкви и неповиновение наместнику Христову есть отречение от Христа и от крови Его, искупившей человечество. При глубоком убеждении Екатерины, что вне церкви нет спасения и что непокорность духовенству и папе тождественна отпадению от церкви, никакие справедливые жалобы, никакие обличения не могли поколебать ее преданности римскому престолу. "Я пламенно желаю,- писала Екатерина флорентийской синьории,- видеть вас истинными сыновьями, а не мятежниками против отца вашего, не нарушителями завета мира, а исполнителями его, связанными узами горячей любви. Вы хорошо знаете, что Христос оставил на земле наместника своего для спасения душ наших, ибо ни в чем ином не можем мы найти спасения, как в мистическом теле св. церкви, глава которой - Христос, мы же - ее члены. И кто будет непослушен Христу на земле (папе), который занимает место Христа небесного, тот не будет иметь доступа к крови, пролитой Сыном Божиим". "Итак, вы видите, дорогие дети мои, что тот, кто восстает против св. церкви, как загноившийся член ее, и против отца нашего, Христа на земле, тот впал в оковы смерти, ибо все, что мы оказываем ему, то оказываем небесному Христу, будь то почет или оскорбление". "Мало поможет такому сила человеческая, если сила божественная не за него. Увы, напрасно утруждается тот, кто стережет город, если Господь его не хранит. Если же Господь в войне с вами за обиду, вами нанесенную отцу нашему и наместнику своему, то вы, потеряв Его покровительство, лишились вашего могущества. Правда, много таких, которые не думают этим оскорблять Господа, но еще полагают принести Ему угодную жертву, преследуя церковь и пастырей ее и говоря в свое оправдание: "Они дурные люди и делают всякого рода зло". А я вам говорю, что Господь желает и повелел так, что хотя бы пастыри церкви и земной Христос были воплощенные дьяволы, то им нужно подчиняться не ради них, но из повиновения Господу и Его наместнику. Вы знаете, что сын никогда не бывает прав против отца, хотя бы дурного, и переносит обиды от него по его произволу, ибо так велико благодеяние жизни, которым он обязан отцу, что ничем он не может отплатить свой долг. Подумайте же: благодеяние благодати, которую мы получаем от церкви, так велико, что никакой почет и никакое деяние с нашей стороны не могут быть достаточны для возмещения этого долга". Но если сын обязан безусловно повиноваться и дурному отцу, то это нисколько не избавляет отца от его обязанностей по отношению к сыну и ни в каком случае не может служить ему оправданием. Поэтому Екатерина, во время распри между итальянскими городами и папой, обращалась в то же время в своих письмах к последнему и смиренно, но весьма твердо и ясно указывала ему правильный путь. В обращении к папе она развертывала идеал, который мог бы вдохнуть новую силу и в современный ей католицизм, если бы его высшие представители были в состоянии отрешиться от житейских и личных интересов. В своих письмах к Григорию XI Екатерина давала папе два наставления: во-первых, чтобы он, подобно Христу, не прибегал к насилию против своих противников, а любовью и добротой побеждал злобу их. "Ведь мы ваши дети, отец мой",- прибавляет она. Кроме любви она не знает для папы другого средства, чтобы вернуть его паству. Екатерина оправдывает восставших ввиду многих обид и несправедливостей, которые они терпели от плохих пастырей и правителей. От смрада, исходившего от этих воплощенных демонов, они впали в страх и, чтобы не погубить государство, воздвигли гонение на папу. "Так милосердия вашего, отец мой, испрашиваю у вас для них,- продолжает Екатерина.- Не взирайте на невежество и высокомерие ваших сынов, но приманкой любви вашей и доброты возвратите мир несчастным сынам вашим, вас оскорбившим". Именем Христа Екатерина заверяет папу, что, если он так поступит "без гнева и бури", они все со скорбью увидят свою неправду и склонят голову на его лоно. "Так вы возрадуетесь, и мы будем радоваться, ибо любовью вы вернете заблудших овец в убежище св. церкви". Другое наставление папе заключалось в том, чтобы заботу о светской власти он приносил в жертву нуждам духовным и заботам о душах.. Убеждая папу, что тот, кто жаждет спасать души из рук дьявола, оставляет за них даже жизнь свою, а не только имущество, и, предвидя возражения, она писала: "Пожалуй, однако, отец святой, вы можете сказать: "По совести своей я обязан сохранять и возвращать имущество св. церкви!" Увы, я охотно признаю, что это правда, но мне кажется, что лучше охранять надо то, что дороже. А сокровище церкви - это кровь Христа, ценой которой искуплены души, это сокровище дано не на приобретения светского владычества, а на спасение рода человеческого. Итак, положим, что вы обязаны завоевать власть над городом, которую церковь утратила, но во много раз больше вы обязаны снова завоевать столько душ, составляющих сокровище церкви, и слишком бы она обеднела, если бы утратила их". "Раскройте, раскройте око души вашей и вы увидите перед вами два бедствия: одно из них - это величие, власть и светское владычество, которое, как вы считаете, вы должны завоевать, другое бедствие - это видеть гибель благодати и повиновения в душах, которым мы обязаны вашему святейшеству. Итак, святой отец, находясь между двух столь великих зол, вы должны избрать меньшее; избрав меньшее, чтобы избавиться от большего, вы уйдете от обоих, и оба обратятся в блага - вы подчините снова себе сынов ваших и исполните долг ваш". Напоминая папе об его истинном призвании, Екатерина кратко и метко сформулировала это призвание еще раз в одном из следующих писем: "Оставьте и чуждайтесь забот о светских интересах и устремитесь к духовным". * * * Так пробуждала Екатерина своими письмами религиозную совесть владыки католического мира и предрасполагала его к кротости и примирению. Но ей скоро пришлось постоять за дорогое ей дело своим личным влиянием и красноречием. Приверженцы войны во Флоренции, захватившие правительственную власть посредством коллегии восьми, задумались и стали подыскивать средства к смягчению удара, постигшего республику. В своем затруднении они воспользовались советом обратиться к Екатерине, святость которой была известна в Авиньоне, чтобы через нее повлиять на папу. С этой целью флорентийская синьория, отправив вперед в Авиньон Раймунда, духовника Екатерины, пригласила во Флоренцию и саму Екатерину, чтобы упросить ее принять на себя посольство к папе. К ней торжественно выехали навстречу флорентийские приоры и стали убеждать ее отправиться в Авиньон в качестве посредницы между республикой и папством. Екатерине было тогда 29 лет. Тело ее было совершенно надломлено ее известным нам образом жизни, но душевные силы достигли высшего напряжения. Полная любви к Богу и ближнему и радея о благе церкви, она с радостью приняла сложнейшее поручение и пустилась в далекий и трудный путь. Она прибыла в центр католического мира того времени - в Авиньон, где на высокой скале у берега Роны красовался папский дворец, 18 июня 1376 г. Папа Григорий XI принял ее благосклонно. Это был молодой еще человек из французского знаменитого рода, хорошо воспитанный, достаточно ученый в каноническом праве и богословии, но слабый здоровьем и робкий характером. Одаренный тонкой натурой и благонамеренный, он был в состоянии оценить значение Екатерины и подпал под ее влияние. Но тем недоверчивее и враждебнее отнесся к Екатерине папский двор. Появление в курии с политической миссией незначительной и неученой девушки, посвятившей себя монастырскому заключению, было уже само по себе необычайным событием. Молва об исцелениях и других чудесах Екатерины уже распространилась по Италии и достигла Авиньона. Ее сверхъестественный пост и экстатические состояния возбуждали во многих суеверный страх, а ее религиозные видения и небесные беседы побуждали задуматься всех, чей образ жизни и темные цели были в противоречии с пламенной проповедью невесты Христовой. Отношения между Екатериной Сиенской и авиньонским двором обострялись. Особо опасными были для Екатерины козни книжников и высоких сановников римской курии. Три важных прелата, замыслив недоброе, встретились с Екатериной. Они стали возбуждать ее язвительными речами, сказав между прочим: "Мы пришли по поручению господина нашего папы и хотим знать, послали ли тебя флорентийцы. Если это так, то разве у них нет достойного мужа, которого они могли бы послать в таком важном деле к такому великому государю? Если же не они тебя посылали, то нам очень удивительно, что ты, совсем простая женщина, берешься говорить о таком предмете с господином нашим папой". Екатерина оставалась совершенно невозмутимой и отвечала им так смиренно и дельно, что они пришли в изумление. Затем они перенесли разговор на более опасную для нее почву и стали расспрашивать о ее странном образе жизни и об экстазах. Из прелатов один в особенности был неотвязчив. Он делал вид, что не всегда понимает слова Екатерины, и задавал каверзные вопросы, стремясь ввести ее в смущение. Но это вызвало возмущение его товарищей и они ополчились на него самого: "Чего вам еще нужно от этой девушки? Она яснее и лучше объяснила свое дело, чем кто-либо из известных нам докторов". Так между ними начался раздор. Наконец, они ушли и доложили папе, что никогда не встречали такой скромной и просветленной души. Встреча с прелатами имела большое значения для последующей деятельности Екатерины. Один из членов папской курии объяснял это так: "Если ученость этих трех положить на одну чашу весов, а на другую ученость всей римской курии, то первая сильно перетянет, и если бы эти трое не убедились, что у Екатерины прочное основание, то не пришлось бы ей совершить худшего путешествия, чем сюда к нам в Авиньон!" Екатерина нисколько не скрывала вынесенных ею из жизни авиньонского двора впечатлений. На одной из первых своих аудиенций у папы она жаловалась ему, что в папской курии, которая должна была бы быть раем небесных добродетелей, она "обрела зловоние адских пороков". Григорий XI спросил, как это она могла за несколько дней изведать нравы папской курии? Тогда Екатерина, прежде смиренно склоненная, высоко выпрямилась и с величием, которое выразилось во всей внешней осанке, воскликнула: "К славе всевышнего Господа я дерзаю сказать, что я в моем родном городе сильнее ощущала смрад творящихся в римской курии преступлений, чем те, кто творил их или ежедневно творит!" Екатерина обладала необыкновенным пониманием людей и способностью быстрой и точной оценки их. Сама она это приписывала благодати, которой она удостоилась после того, как вымолила спасение души Пальмерины. Она была очень чувствительна к соприкосновению с порочными и злобными натурами. Когда те настаивали на беседе с ней, она восклицала: "Нам следовало бы сначала исправлять пороки наши, а потом уже вести речь о Боге". Ей, простой, но верующей в святость своего дела девушке, пришлось держать убедительную речь перед папой, кардиналами и богословами на заседании папской консистории. Папа Григорий XI, тронутый горячими и внушительными словами Екатерины, благосклонно сказал ей тогда: "Для того, чтобы ты убедилась, что я желаю мира, я вполне предоставлю его твоему усмотрению, поручая тебе только соблюдать честь церкви". Однако дело примирения шло не так быстро, как могла ожидать Екатерина, и ей пришлось иметь еще много хлопот и неприятностей по этому поводу. * * * Не ради одного примирения Флоренции с папой прибыла Екатерина в Авиньон. Одновременно с этим она добивалась возвращения папы в Рим. Она считала папу "плененным" в Авиньоне и верно постигла значение этого мирового вопроса. Екатерина воплощала в себе две идеи - национальную, требовавшую возвращения папы в его итальянскую столицу, и мировую - католическую, призывавшую римского епископа снова восстать на престол св. Петра. Екатерина пришла к убеждению, что примирение Италии с папой может произойти только в Риме. Но папский двор в Авиньоне, родители папы и вся Франция противились переезду. "Король,- повествует французский летописец,- противился насколько мог возвращению папы в Рим, ибо он всегда руководил по своему усмотрению последними папами, так как кардиналы были из его родни и приближенных". Григорий ХI осознавал, что по чувству долга его место в Риме, и в Екатерине он находил опору в принятии решения. Екатерина же с болью в сердце звала его в Рим: "О, горе мне, отче! Я умираю с горя и не могу умереть. Придите, придите и не сопротивляйтесь воле Божией, которая вас зовет, голодающая ваша паства ждет, чтобы вы явились занять место вашего предшественника и покровителя апостола Петра. Ибо вы, как викарий Христа, должны пребывать на вашем собственном престоле. Идите же, идите и не откладывайте больше вашего приезда; бодритесь и не бойтесь ничего, ибо Господь будет с вами". Григорий ХI не оставался безучастным к таким мольбам. В своем ответе Екатерине он советовался с нею относительно времени и способов переезда. Полная надежды, она ему пишет: "Раdrе mio dоlсе, вы спрашиваете меня насчет приезда вашего, отвечаю вам и говорю именем Христа, распятого на кресте: придите, как только можете скорее. Если можете, приезжайте раньше сентября, если не можете раньше, то не откладывайте приезда далее сентября. И не глядите ни на какие противоречия окружающих вас лиц, но придите как человек мужественный и безбоязненный. И смотрите, если вам дорога жизнь, не приходите с силой людскою, но приходите с крестом в руках, как кроткий Агнец. Поступивши так, вы исполните волю Божию, а если придете иным способом, вы преступите ее и не исполните. Радуйтесь, отче, и ликуйте, придите, придите". Но не одними красноречивыми мольбами из глубины души своей Екатерина действовала на папу: изумительно, как бойко и с каким знанием дела она отвечала папе, когда тот переносит вопрос на почву канонического права. Из 26 кардиналов 21, то есть все кардиналы-французы, были против переезда. Неизвестно, насколько папа был недоволен этой оппозицией, он, однако, ссылался на нее и оправдывался перед Екатериной своей обязанностью следовать советам кардиналов. Но она не смутилась: "Из письма, которое вы мне прислали, я узнала, что кардиналы приводят вам в пример папу Климента, который, когда ему предстояло какое-либо дело, не хотел решать его без совета своих братьев-кардиналов. И хотя бы часто ему казалось, что его собственное мнение полезнее, он тем не менее следовал их совету. О, горе мне, святейший отец! Кардиналы ссылаются вам на Климента, но не приводят вам в пример Урбана V, который в делах сомнительных, когда не знал, что лучше, предпринимать ли какое-либо дело или нет,- спрашивал их совета. В деле же, которое было для него ясно - как для вас ваш переезд, относительно которого у вас нет недоумения,- не держался их совета, а следовал своему собственному мнению, не обращая внимания на то, что все против него. Я думаю, что совесть хороших людей имеет в виду лишь славу Божию, спасение души и исправление св. церкви, а не себялюбие. По моему мнению, следует держаться совета тех, кто обо всем этом печется, отнюдь же не тех, кто любит только свою собственную жизнь, почесть, имущество и удовольствия, ибо совесть людей клонится в ту сторону, куда влечет их сердце". Все настойчивее становилась Екатерина. Ее голос звучал строже. Она говорила папе о чувстве долга, перед которым должны исчезнуть все личные соображения и страхи. Духовная сила церкви как будто перешла от ее владыки к неутомимой советнице его, которая ему писала: "Имея в виду, что робкий человек сам подсекает силу святого намерения своего и благого желания, я молилась и буду молить дорогого и милосердного Иисуса Христа, чтобы Он снял с вас всякий робкий страх и вам оставил лишь страх Божий. Да будет в вас такая сила любви, чтобы заглушить голоса воплощенных демонов и отвратить вас от совета дурных советников, основанного на их себялюбии. Насколько я понимаю, они хотят застращать вас, чтобы страхом помешать вашему приезду, говоря вам, что в Риме вас ожидает смерть. Я же говорю вам именем Христа на земле, дражайший и святейший отец, чтобы вы не имели никакого страха перед чем бы то ни было. Приходите с полным спокойствием, уповайте на Христа, дорогого Иисуса, ибо, исполняя то, к чему вы обязаны, вы будете с Господом, и никто не дерзнет быть против вас. Вперед, мужественно, отец! Ведь я вам говорю, что вам нечего бояться. Если вы не сделаете того, что вам следует, тогда вам надо будет иметь страх. Вы обязаны прийти, так приходите же. Приходите мирно, без всякого страха. И если кто-либо из домашних захочет вам помешать, то скажите ему с горячностью, с какой Христос говорил св. Петру, когда тот из участия к Нему хотел удержать Его, чтобы Он не шел на страдание. Христос обернулся к нему со словами: "Отойди от Меня, сатана, ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое. Разве ты не хочешь, чтобы Я исполнил волю Отца Своего?" Так поступите и вы, дорогой отец, идите по следам Христа как наместника Его, советуясь с самим собой и укрепляясь в своем намерении и говоря им: "Тысячу раз я лишусь жизни, но хочу исполнить волю Отца моего". Впрочем здесь дело вовсе не идет об утрате жизни, напротив, вы обретете там жизнь и средство приобрести навсегда жизнь благодати. Так бодритесь же и не бойтесь, ибо к этому нет повода". Екатерина Сиенская в Авиньоне воплощала собой совесть пап и папства. Как магнит она невидимо и неудержимо притягивала к себе Григория XI, который понимал свой долг, но не имел силы его исполнить. Наконец, Екатерина восторжествовала: следуя буквально ее совету, Григорий XI 3 сентября 1376 г. навсегда покинул свой авиньонский дворец. * * * Казалось, все мешало этому путешествию: и люди, и погода. Когда папа, сев на мула, стал спускаться к берегу, старик отец лег поперек дороги, восклицая, что только переехав через его труп, он будет продолжать свой путь. Но Григорий XI превозмог и это тяжелое испытание с помощью библейского текста, который был неутешителен и жесток для бедного старика. У устья Роны папу ожидала флотилия генуэзских и французских кораблей, чтобы с почетом сопровождать его и его свиту из пятнадцати кардиналов. Переезд из Марселя в Геную был очень мучителен вследствие необыкновенно сильной бури и длился более двух недель. Один из епископов свиты был сброшен волнами в море и утонул. Это неудачное начало снова придало смелости всем, кто проклинал в душе путешествие в Рим. В Генуе приверженцы Авиньона так настойчиво приступили к папе, что он даже обещал вернуться назад. Но туда же в Геную сухим путем по каменистым тропинкам приморских Альп и Кол-ди-Тенда прибыла Екатерина. Она "ликовала" и радовалась "доброй твердости", которую обнаружил папа. Сохранилось письмо, в котором она выражает Григорию XI это чувство и благодарит его за то, что он исполнил одну из трех великих задач, возложенных на него божественным промыслом. Только в этом письме Екатерина решилась говорить с папой о своих беседах с Христом и признаться, что настаивала на его поездке в Рим по внушению свыше: "Когда я, как вы мне приказали, молила за вас нашего дорогого Спасителя, Он выразил Свою волю, чтобы я вам сказала, что вы должны ехать в Рим; я же извинилась, признавая себя недостойной служить вестницей такой тайны, и говорила: "Господь мой, молю Тебя, если такова Твоя воля, чтобы он ехал, то Ты воспламени и усугуби его желание". Дорогой же наш Спаситель в Своей милости на это молвил: "Скажи ему непременно, что это Моя воля, чтобы он ехал и что Я даю ему на это лучшее доказательство: чем более ему будут возражать, противиться в переезде, тем более он станет чувствовать в себе такую твердость, которой никто не в состоянии будет лишить его и которой нет в его характере". Вдали от авиньонского двора ее свидания с папой Григорием XI могли происходить чаще и быть продолжительнее. Папа посещал ее в женском монастыре, где она при нем и вместе с ним погружалась в свои молитвы и видения, поднимала его за собой на высоту своего экстаза, Папа совершил свой торжественный въезд в столицу католического мира 17 января 1377 г., приветствуемый из окон цветами и римскими "конфектами", и поздно вечером достиг древней базилики св. Петра, освещенной восемнадцатью тысячами лампадок. * * * Так исцелилась застарелая рана - раскол между папой и Римом, и осуществилось главное условие для умиротворения Италии. Однако кровопролитие в ней прекратилось не сразу. Последовав призыву Екатерины Сиенской вернуться в Рим, Григорий XI подчинился ей не полностью. Она просила викария Христова занять свое место не для войны, а для мира. Верный завету Христа, он должен был побеждать своих врагов не оружием, а любовью. Поэтому она требовала, чтобы он вошел в Рим не как государь - во главе войска, а один - как пастырь церкви - с крестом в руках, который составлял его силу и его право и был символом его призвания. Но папы давно уже привыкли следовать другому образу действий и предпочитали при появлении врагов вынимать меч из ножен. Поэтому Екатерина настойчиво призывает папу к мирному решению любых проблем и конфликтов: "Дело, которого требует от вас Господь и в чем Его воля, это то, чтобы вы заключили мир со всей Тосканой, с которой вы находитесь в войне, домогаясь от всех ваших нечестивых сынов, возмутившихся против вас, не более того, что можно получить от них без войны, но посредством такого наказания, какое подобает отцу наложить на оскорбившего его сына... Насколько вам дорога жизнь, берегитесь нерадения в этом и не шутите делом св. Духа, которое вам поручено. Если хотите справедливости, то и сами оказывайте ее. И мир вы обретете, если покинете нечестивую, вредную роскошь и наслаждение мира, соблюдая одну только славу Господню и то, что подобает церкви. Вы не бедны, а богаты, держа в руках ключи к небу. Кому вы откроете, тому оно будет открыто, перед кем закроете, для того оно останется закрытым. Если станете пренебрегать вашими обязанностями, вы подвергнетесь взысканию со стороны Господа. На вашем месте я бы опасалась подпасть Божиему правосудию. И потому я умиленно прошу именем Христа на кресте, чтобы вы повиновались воле Божией для того, чтобы не поразила вас эта жестокая кара: "Будь проклят за то, что ты не воспользовался временем и силами, которые Я тебе дал!" Я замолкаю... Простите, простите меня, ибо великая любовь моя к вашему спасению и великая скорбь, когда я вижу то, что противно ему, побуждают меня говорить. Охотно бы я все это сказала вам лично, чтобы вполне облегчить мою совесть. Когда угодно будет вашему святейшеству, чтобы я явилась к вам, я прибуду охотно. Поступайте так, чтобы я не взывала о вас к Христу на кресте. Ни к кому иному не могу взывать, ибо нет могущественнее Его на земле". * * * Екатерина непосредственно участвовала в мирных переговорах между папой и Флоренцией. Она охлаждала пыл флорентийцев и в то же время не оставляла в покое папу, стараясь склонить его своими письмами к уступчивости и миру. Желая папе добиться истинного мира от своих подданных и возвратить их под "иго святого повиновения", чтобы они могли жить в мире и покое, Екатерина писала: "Я не сомневаюсь, что по заключении этого мира будет умиротворена вся Италия, все ее города между собою. О, как будет счастлива душа моя, когда я увижу всех соединенными друг с другом узами любви, благодаря святости и милости вашей. Только силой любви устраняется война, которую поднимает человек, возмущаясь против Господа и подчиняясь власти демона... Этим только способом, как я вижу, святейший отец, вы победите войну и власть, которую захватил демон в сердцах ваших сынов. Ибо демон не изгоняется с помощью демона, но только силою смирения и кротости вашей вы его изгоните. Только любовью и желанием славы Божией и спасения души вы усмирите войну и вражду в их сердцах и возложите горящие угли на главу ваших мятежных сынов. Так милосердием и добротой, святой справедливостью и в теплом пламени любви исчезнет вражда в душе их, как вода в горячей печи. Да грядет впереди благоволение, отец мой, ибо вы знаете, что всякое творение, имеющее в себе разум, легче поддается любви и доброте, чем иному чему-либо". * * * Обстановка во Флоренции все накалялась. Умело раздувая и направляя недовольство людей, противники мира начали подстрекать к открытым столкновениям. Возмутители спокойствия особенно возбуждали толпу против Екатерины, и по улицам раздавались крики: "Захватим и сожжем злодейку или убьем ее мечом!" Хозяева дома, в котором она жила со своей общиной, требовали, опасаясь за себя, чтобы она удалилась. Екатерина искала убежища в одном из соседних садов и там предалась молитве. Туда за нею бросилась разъяренная толпа с криками: "Где злодейка, где она?" При приближении убийц Екатерина стала готовиться к давно ею желанному мученичеству, и идя навстречу одному из толпы, который с обнаженным мечом в руках кричал громче других: "Где Екатерина?" - она с радостным лицом стала перед ним на колени со словами: "Я - Екатерина, делай со мной все, что Господь попустит, но именем Всевышнего я запрещаю тебе трогать кого-либо из моих". Остолбенев перед своей жертвой, исступленный палач закричал: "Уйди от меня!" Но Екатерина считая высшим земным блаженством пролить свою кровь за своего Спасителя, сказала: "Куда мне идти? Я готова пострадать за Христа и за церковь, если тебе суждено принести меня в жертву, действуй смелее, я никуда не уйду". Тогда палач отвернулся и увел толпу за собой. "Духовные дети" ее, окружив Екатерину, стали поздравлять ее, что она вышла невредимой из рук нечестивых, но она отвечала им со слезами: "О, я несчастная! Я надеялась, что сегодня Господь завершит мою славу и, удостоив меня белой розы девственницы, теперь сподобит алой розы мученичества. Увы, из-за грехов моих, я, по справедливому суду Божиему, лишилась этого блага. Как блаженна была бы душа моя, если бы увидела мою кровь, пролитую из любви к Тому, Кто Своею кровью мою искупил". Ее приближенные торопили ее оставить Флоренцию и вернуться в Сиену, но она оставалась непоколебимой, хотя флорентийцами овладел такой страх, что никто не хотел принять ее к себе в дом. Екатерина удалилась в безлюдные места в соседних горах, но когда страсти стали утихать, она вернулась во Флоренцию, где вновь стала публично действовать в пользу мира. Своим же друзьям она поручала просить папу, чтобы он из-за случившегося не откладывал мира, но имел сострадание к душам, обретающимся в глубоком мраке. Наконец, этот давно желанный мир действительно состоялся. Как была счастлива Екатерина, видно из ее письма к друзьям в Сиене: "О, сыны мои дорогие! Господь услышал крик и голос рабов своих, которые так долго взывали перед лицом Его и так долго оглашали мир скорбью над мертвыми Его сынами. Но теперь они воскресли, от смерти вернулись к жизни и от слепоты к свету. О, дорогие сыны мои, хромые грядут, немые говорят, глухие слышат, слепые видят и громким голосом взывают: мир! мир! мир! С великой радостью видим мы, как блудные сыны возвратились к повиновению и милости Отца, и души их умиротворились. Как люди, начинающие прозревать, они возглашают: теперь благодарим Тебя, Господи, за то, что Ты помирил нас с нашим святым отцом. Снова называют они святым милого агнца земного Христа, прежде же звали его еретиком и патарянином. Они признают его снова отцом, а прежде его отвергали. Я не удивляюсь этому, ибо туман спал, и небо разъяснилось. Радуйтесь, радуйтесь, дорогие сыны мои, со сладкими слезами благодарности к великому и вечному Отцу!" Так, среди тревог и горя, Екатерина увидела исполнение своего самого горячего желания - восстановление римского епископа на его престоле и умиротворение Италии. * * * Третья, самая важная из задач, которую Екатерина возлагала на Григория XI, заключалась в реформации церкви. Об этой реформации Екатерина постоянно писала папе и справедливо видела в его возвращении в Рим первый шаг к исправлению церкви. Двумя причинами объясняет Екатерина то, что церковь утратила свой авторитет и светские владения: войной и отсутствием добродетели. "Если вы хотите завоевать вновь то, что утрачено,- писала она папе,- то для этого нет другого средства, как противоположное тому, каким оно потеряно, т. е. мир и добродетель. Этим способом вы исполните другое ваше святое желание, как и служителей Божиих, и меня, недостойной, а именно: вы завоюете бедные души неверных, которые не имеют даже доли в крови безвинного Агнца". "Поднимите знамя святого креста, ибо как силой креста мы были освобождены - по слову Павла - так поднятием этого знамени мы будем избавлены от войны, а народ неверный - от своего неверия. Этим способом вы увидите и достигнете исправления пастырей святой церкви". Но вскоре, 27 марта 1378г., Григорий XI скончался не успев внести окончательного умиротворения Италии. Желая обеспечить за собой папство, жители Рима требовали, чтобы кардиналы избрали римлянина или, по крайней мере, итальянца. При таких обстоятельствах французские кардиналы, уступая необходимости, выбрали архиепископа Приньяна, итальянца, проведшего 14 лет при авиньонском дворе и не чуждого французским интересам. Новый папа принял знаменательное в данном случае имя Урбана (urbs - город - так обозначался Рим). Человек ученый и благочестивый, он вступил на престол с благими намерениями, но оказался слишком горячего и крутого нрава, чтобы быть хорошим кормчим и благополучно провести "челн св. Петра" среди обуревавших его страстей. Урбан VI подверг резкому осуждению нравы и пороки прелатов и, немедленно принявшись за реформы при папском дворе, коснулся двух самых больных проблем - абсентеизма и корыстолюбия, запретив в том числе кардиналам принимать пенсии и подарки от иностранных государей. Французские кардиналы, недовольные ходом дела и озлобленные распоряжениями папы, были доведены до крайнего раздражения бесцеремонным обращением с ними Урбана, который однажды назвал публично и в лицо "клятвопреступниками" многочисленных епископов, проживавших при его дворе вдали от своей паствы. Это послужило кардиналам предлогом и оправданием перед их совестью в задуманном ими деле. Воспользовавшись обычным летним переездом курии в загородный дворец, французские кардиналы отъехали от папы и объявили его неправильно избранным и затем произвели новый конклав, во время которого на место Урбана был избран вождь французской партии воинственный кардинал Роберт. Поскольку двое пап не могли удержаться в Риме, новый папа, под именем Климента III, вернулся в Авиньон. Так начался известный в истории папства раскол, и весь католический мир надолго разделился на сторонников Авиньона и Рима, т. е. французского и итальянского папы. * * * Вместе с тем началась и для Екатерины трудная и тревожная пора ее жизни. Она активно поддерживала Урбана, законно избранного папой теми кардиналами, которые теперь отрицали его. Установление нормального порядка в церкви, достигнутое такими усилиями, было снова нарушено, и надежды, которые Екатерина возлагала на возвращение папы в Рим для осуществления церковной реформы, не оправдались. Но Екатерина не отчаивалась, направляя свои усилия на укрепление положения Урбана VI и содействуя объединению церковной власти. Этой цели и посвящает она все силы в течение последних двух лет жизни. С самого начала распрей в курии Екатерина старалась предотвратить удар, грозящий единству церкви. Она советовала Урбану назначить новых и преданных ему кардиналов. Но в то же время Екатерина старалась повлиять как на французских кардиналов, отпавших от Урбана VI, так и на итальянских, стараясь их удержать на стороне законного папы. После ухода кардиналов из Рима, Екатерина писала Урбану: "Хотя вы покинуты теми, кто должен был стать оплотом вашего престола, не замедляйте шагов, тем усерднее стремитесь вперед в познавании истины, все укрепляясь светом святой веры". Она ободряет папу: "Воспряньте, святейший отец, без страха идите на бой! В этом бою вам нужно крепкое оружие - божественная любовь". Когда в праздник Богородицы, 9 мая, войско Урбана одержало верх над войском его противника в окрестностях Рима и замок св. Ангела, господствовавший над Ватиканом, сдался римскому папе, Екатерина поздравляет его: "Радуюсь, что драгоценнейшая Мать Мария и дорогой Петр, глава апостолов, восстановили вас на месте вашем". Но тут же она прибавляет: "Вечная истина того желает, чтобы вы сделали из вашего сада оплот служителей Божиих. Вот они-то будут теми воинами, которые доставят вам полную победу и не только над дурными христианами, отторгнутыми членами св. церкви, но и над неверными, над которыми я страстно желаю видеть торжество знамени св. креста. Кажется, уже они сами идут вам навстречу". Екатерина радовалась не только победе, но и тому, что папа отпраздновал ее не как торжествующий победитель, а как смиренный служитель небесного Царя. На молебне по случаю побед Урбан не дал себя нести высоко над народом, на плечах своих телохранителей, а шел по старинному, но забытому обычаю, пешком, босыми ногами. И Екатерина ему по этому поводу писала: "Радуюсь, святейший отец, сердечной радостью, что глаза мои видели исполнение вами воли Божией: я имею в виду ваше смирение, давно уже небывалое, во время крестного хода. О, как это было угодно Господу и как это не понравилось демонам!" Екатерина следила за всем, что происходило в самом Риме, и подавала Урбану самые мудрые практические советы. Она всегда предостерегала его о грозящей опасности и требовала осторожности. Екатерина также старалась сохранить добрые отношения между папой и горожанами Рима: "Молю вас, святейший отец, о том, чтобы вы, как начали, так и впредь продолжали часто с ними совещаться, с благоразумием привязывая их к себе узами любви. И поэтому я прошу вас, чтобы вы приняли с возможной приветливостью то, что они заявят вам по окончании народного собрания, и указали им то, что по усмотрению вашего святейшества необходимо сделать. Простите меня, любовь заставляет меня говорить то, чего, может быть, и нет надобности говорить. Ибо я знаю, что вам должно быть известно свойство римских сынов ваших, которых можно привлечь и привязать мягкостью более, чем какою-либо иной силой или резкими словами. Известно вам также, как настоятельна для вас и для св. церкви нужда в том, чтобы сохранить этот народ в верности и почтении к вашему святейшеству, ибо здесь столица и источник нашей веры". "Прошу вас смиренно, наблюдайте благоразумно за тем, чтобы всегда обещать только то, что вы сможете исполнить, чтобы из этого не вышли потом вред, стыд и смута". Но ни вспыльчивый и задорный нрав римской толпы, ни козни врагов Урбана и их сила - ничто в такой степени не тревожило Екатерину, как характер папы. До своего возвышения на папский престол Урбан VI заслужил репутацию разумного и честного человека, но всемогущество преобразило его и быстро развило в нем несдержанность в проявлениях воли и гордое упрямство. Сердце Екатерины болело при мысли о тех вредных для церкви последствиях, которые могли произойти из-за слабых стороны его характера. Замечательно в этом отношении соединение в душе Екатерины трезвого понимания человека и его слабостей с безусловным преклонением перед святостью власти, которой был облечен этот человек. Для Екатерины папа был не только наместником Христа, он был "земной Христос", как она его называла. Она всегда была готова пасть пред ним ниц в глубоком смирении, но постоянно переживала за последствия его несдержанности и промахов. Она знала, что такие необузданные, ни перед чем не останавливающиеся натуры, как Урбан, благодетельны или вредны смотря по тому, находятся ли они под властью какого-нибудь нравственного принципа, которому они служат, или предоставлены произволу своих личных страстей. Поэтому она молилась за него Христу: "Ты наделил Своего наместника мужественным сердцем, а потому я со смирением молю Тебя озарить его ум небесным светом, ибо такое сердце без небесного света, приобретаемого чистой любовью к добродетели, склонно к надменности". Екатерина неотступно наставляла и исправляла Урбана, чтобы возбудить в его душе тот энтузиазм к идеалу, тот огонь самоотверженной любви, которым она сама пламенела. "Святейший и драгоценнейший отец во Христе сладком Иисусе,- начинается первое письмо ее к Урбану,- я, Екатерина, служительница и раба слуг Иисуса Христа, пишу вам во имя дорогой Его крови - в желании видеть вас просветленным истинной и совершенной любовью, чтобы, как добрый пастырь, вы положили жизнь вашу за овцы ваши. Поистине, святейший отец, лишь тот, кто просветлен любовью, расположен умереть из любви Божией для спасения душ, ибо он лишен себялюбия, любви к самому себе. Ибо тот, кто обретается в себялюбии, не располагает отдать своей жизни и не только жизни, но не может выдержать ни малейшей обузы ради других, ибо постоянно боится за себя, чтобы не утратить телесной жизни и личного удовлетворения. Отсюда все, что он делает, несовершенно и негодно, ибо главное в нем - чувство, в силу которого он действует. И во всяком состоянии он дает мало плодов добродетели, будь он подданный или пастырь. Добрый же пастырь, просветленный истинной любовью, поступает не так: всякое его действие хорошо и совершенно, ибо чувство его причастно совершенству божественной любви. Такой не страшится ни демона, ни творений, но лишь одного Творца, и не принимает в расчет ни клеветы мирской, ни оскорблений, ни пренебрежений, ни обид, ни соблазна, ни ропота своих подчиненных, которые видят в том соблазн и ропщут, когда подвергаются укору со стороны своего пастыря. Однако он, как мужественный человек, облеченный броней любви, не тревожится этим, он не умеряет своего святого пыла и не отвергает от себя жемчужины справедливости, которую носит в своем чистом сердце в соединении с состраданием. Ибо справедливость без сострадания навела бы страх жестокости и была бы, скорее, несправедливостью, чем справедливостью, а сострадание без справедливости было бы подобно мази, которая не излечивает рану, а вызывает в ней нагноение". Такое воззвание к любви, как к источнику всякой правды и всякого блага, проходило через все письма Екатерины к Урбану, но она не довольствовалась только общими наставлениями, она непосредственно касалась личных свойств папы и предостерегала его против самого себя: "Смягчите немного ради любви к распятому Христу эти пылкие порывы, которые вам внушает природа! Святой добродетелью оттолкните природу. Господь дал вам сердце великое по плоти, потому я прошу вас и желаю, чтобы вы устремились исполниться его мощи духовной, ибо без последней ваше природное сердце окажется немощным и приведет разве лишь к движениям гнева и высокомерия". В одном из своих писем Екатерина вступилась за монаха, который своей "добросовестной правдивостью задел и рассердил папу". "Это его весьма огорчило,- писала Екатерина Урбану,- так как ему казалось, что он оскорбил ваше святейшество. Умоляю вас любовью Христа распятого, выместите на мне всякое огорчение, которое он вам причинил, я готова принять всякое наказание, которое будет угодно вашему святейшеству". В то же время она просила св. отца, если его оскорбит кто-нибудь из сынов его по неведению, то "исправить его в его неведении". Этого мало: она не только умоляла папу терпеливо выслушивать наставления и обличения, она доказывала ему, что он обязан, в силу своего положения и человеческой своей немощи, прибегать к помощи и совету других. "Я хорошо вижу, что отец, который управляет большим домом, не может сам видеть больше, чем видно одному человеку. Поэтому, если бы его законные сыновья не позаботились наблюдать за честью и выгодой отца, то он часто бывал бы вводим в обман,- и таково ваше положение, св. отец. Вы - отец и господин всемирного тела христианской церкви, мы все находимся под крылом вашего святейшества. По власти вы мощны на все, но видеть вы можете не более всякого другого человека, отсюда необходимо, чтобы сыны ваши видели и соблюдали с искренностью в сердце, без рабского страха все, что клонится к славе Божией, к спасению и чести вашей и паствы, состоящей под вашим посохом. Я знаю, что у вашего святейшества большое желание иметь пособников, которые бы вам помогали, но нужно иметь терпение выслушивать их". Екатерина была совершенно права, заявляя, что папа желает иметь пособников и ищет их. В особенности хорошо сознавал Урбан VI, какие услуги может ему оказать в этом отношении сама Екатерина. Этот папа, видавший Екатерину в Авиньоне, рассчитывал присутствием девушки, которая при жизни уже считалась святой, освятить свой собственный престол, и потому поручил Раймунду пригласить ее в Рим. Екатерина ответила, что готова приехать, но многие граждане Сиены так осуждают ее поездки, что она решила никуда из Сиены больше не отправляться по собственной воле, а потому может приехать лишь по приказанию папы. В силу такого приказания Екатерина и приехала в Рим со своей общиной. Таким образом, Екатерине было суждено вновь повлиять на папу и дела римской курии своим личным присутствием и авторитетом. * * * Обрадовавшись ее приезду, папа пригласил Екатерину в консисторию и попросил сказать слово утешения и увещания присутствовавшим кардиналам. О впечатлении, которое произвела речь Екатерины, свидетельствуют слова папы: "Смотрите, братия, как недостойны становимся мы в нашей робости перед Господом: эта женщина нам служит укором. Ей было бы к лицу робеть там, где мы уверены, а вышло наоборот: в нашем смущении она не знает страха и ободряет нас". Вскоре ей пришлось играть в укреплении положения Урбана еще более видную роль. Понимая, какое значение могут придать его авторитету религиозные подвижники, почитаемые в Италии, папа решился собрать их в Рим и издал по этому делу буллу в декабре 1378 г. Екатерина была не чужда этому плану - картузианский приор Серафин получил через нее бумагу, в которой ему было предписано пригласить в Рим поименованных в ней лиц. Екатерина была душой этих людей, с многими из которых она прежде была знакома. Ее письма к этим лицам заслуживают особенного внимания, так как в них характерно проявляется черта, проходящая через всю историю Божиего царства,- антагонизм между монашеским призванием, созерцательным отречением от мира и деятельным участием в борьбе мира за интересы церкви. Екатерина взялась с обычной горячностью за возложенное на нее поручение. Она писала одному из служителей Божиих: "Итак, нам более не нужно дремать, ибо мы приглашены и призваны воспрянуть от сна. Станем ли мы дремать в то время, когда враги наши бодрствуют? Нет, нужда нас зовет и долг нас понуждает, и потому, побуждаемые любовью, мы должны пробудиться. Случалась ли когда-либо такая нужда, какую мы ныне видим в св. церкви? Мы видим, что сыны, не вскормленные грудью, поднялись против нее и против отца своего, земного Христа, папы Урбана VI, истинного первосвященника, избравши антипапой воплощенного дьявола, как и те, кто ему следует. Сильно должен понуждать нас долг прийти на помощь отцу нашему в этой нужде, ибо он кротко и смиренно требует помощи служителей Божиих, желая иметь их вокруг себя. Мы же должны на это откликнуться, испытанные в пылу любви, и не должны отступать, а идти вперед с искреннею справедливостью, которая никогда не будет осквернена какой-либо людской угодливостью, с мужественным сердцем должны мы вступить на это поле сражения, с истинным сердечным смирением. Итак, откликнитесь на зов великого первосвященника Урбана VI, вас призывающего с великим смирением. И потому я прошу во имя любви к Иисусу Христу на кресте, чтобы вы немедленно исполнили волю Божию и волю его. Да выступят наружу служители Божии. Да придут они дать свидетельство и пострадать за истину, ибо настало время для них. Приходите сюда, не откладывая этого, с твердым намерением постоять за славу Божию и пользу св. церкви и за это положить жизнь, если то будет нужно". Но иначе представлялось это дело тем, к кому она взывала. Многие из этих подвижников прослыли святыми людьми именно потому, что удалились совершенно от шума и суеты людской ценою долгой борьбы с искушениями света и с самими собой, они, наконец, приобрели то, чего они так долго и тщетно искали - "внутренний мир"; должны ли они были пожертвовать этим высоким блаженством, чтобы ехать в Рим и снова ринуться в борьбу с людьми и их страстями? Если даже монахи старых орденов - бенедиктинцы и цистерцианцы - неохотно оставляли свои монастыри для политической деятельности, хотя бы на пользу церкви, то это было еще труднее для отшельников-эрмитов августинского ордена, которые в одиноких кельях, разбросанных по пустынным горным ущельям, искали глубокого мира в полном уединении и тиши природы. Екатерина предвидит это возражение и старается предупредить их. "Вы не должны,- писала она полетским отшельникам,- отказываться по какому бы то ни было поводу, ни ввиду трудов, которых бы вы от этого дела для себя ожидали, ни из-за преследований, поношений и насмешек, которым вы могли бы подвергаться, ни из-за голода, жажды и тысячекратной смерти, если бы таковая была возможна, ни из желания покоя, ни ради вашей утехи, рассуждая: "я желаю мира в душе моей, и здесь я в молитве могу взывать перед лицом Господа", ни даже из любви к Христу на кресте. Ибо теперь не время думать о себе и углубляться в себя для спасения своего; не время избегать тревог ради своего утешения, но наступила пора губить себя, ибо бесконечная милость Божия приспела в великой нужде св. церкви и дала ей пастыря справедливого и доброго, который желает иметь вокруг себя псов, без умолку лающих, желает этого, чтобы не задремать, не надеясь на свое бодрствование и для того, чтобы они его постоянно будили". Екатерина успокаивает отшельников, опасающихся за спокойствие души своей: "Вам нечего бояться здесь развлечений и великих потех, ведь вы являетесь сюда для трудов и борьбы, а не для утехи - разве для той, которую можно найти на кресте". Двум другим - английскому аскету Гулиельму и Антонию из Ниццы - она писала по тому же поводу: "Церковь находится ныне в такой нужде, что нужно отказаться от самого себя, чтобы ей помочь. Когда видишь, что ей можно оказать пользу, нельзя стоять в стороне и говорить: "Я не сохраню там своего покоя". Теперь будет ясно, действительно ли вы прониклись желанием церковной реформы, ибо если это так, вы выйдете из своего леса и выступите на поле сражения". Но далеко не все, к кому обращалась Екатерина, разделяли ее взгляды. Поставленные перед дилеммой - спасаться или спасать церковь, они предпочитали первое. Екатерина потребовала от них величайшей жертвы - отступления от аскетического идеала, которому они служили с таким самопожертвованием и к которому они приблизились ценой таких усилий и подвигов, покинуть уединенную келью, возвратиться в мир, снова вызвать в себе едва утихшие страсти, едва забытые воспоминания и сожаления, разбередить едва затянувшуюся старую рану, рискуя утратить то нравственное успокоение, ту душевную благодать, которой они достигли ценой стольких горячих слез и молитв. И такая жертва оказалась для них непосильна. * * * Екатерина продолжала дело реформации церкви, к чему неустанно призывала папу: "Потребуйте, чтобы священники постарались управиться с собой и направить себя к святой и доброй жизни; насадите в том саду цветы благовонные, пастырей и правителей, которые были бы истинными служителями Христа, которые не имели бы иной цели, как славу Божию и спасение души, были бы отцами бедных. Увы, какой это великий соблазн видеть, как те, кто должны были бы быть зеркалом добровольной бедности, смиренными агнцами и распределять между бедными достояние св. церкви, проводят жизнь в тысячу раз в больших наслаждениях, в большей роскоши и суете мирской, чем если бы они были мирянами! Сколько мирян служат им к посрамлению, ведя добрую и святую жизнь! Но видно, что верховное и вечное милосердие хочет осуществить посредством силы то, что не творится во имя любви, оно попускает, чтобы имущества и земные блага были отняты у невесты Христовой (церкви), желая этим указать, чтобы св. церковь вернулась к своему первому состоянию, когда она была бедна, смиренна и кротка. Такова она была в то святое время, когда она домогалась лишь славы Божией и спасения душ и имела попечение лишь о делах духовных, а не светских. Ибо с тех пор, как она стала устремлять свой взор более на мирское, чем на духовное, дело стало идти все хуже и хуже. Видите, вот почему Господь допустил в Своем правосудии столько преследований и тревог для церкви. Но ободритесь, отец, и не бойтесь того, что случилось или еще случится, ибо Господь все это делает, чтобы возвратить церкви ее прежнее совершенство для того, чтобы в этом оплоте паслись овцы, а не волки, пожирающие то, что должно было принадлежать Господу. Бодритесь во Христе, ибо я уповаю, что Его помощь и полнота божественной благодати будут с вами, если вы поступите, как сказано. Среди войны вы обретете полный мир, среди гонений - полнейшее согласие; не человеческой силою, но святою добродетелью вы сокрушите видимых демонов в образе нечестивых людей и невидимых, никогда над нами не дремлющих". Все строже становятся обличения Екатерины и все настоятельнее взывает она к папе чтобы он, "как мужественный человек, без всякого страха, себялюбия и пристрастия к родине своей, устранил все, что препятствует возвышению и исправлению св. церкви". "Душа моя жаждет с неизъяснимым пылом, чтобы Господь в силу бесконечной милости Своей отнял у вас всякую земную страсть и расположение и преобразил вас в другого человека, т. е. вселил в вас пылкое и пламенное желание реформации, ибо иным способом вы не в состоянии исполнить волю Божию и желание его служителей. Простите мою смелость и все, что я вам говорила и говорю!- меня вынудила вам высказать драгоценная, первородная истина. Ее именем я говорю, и вот чего, отец мой, она от вас требует: чтобы вы учинили суд над обилием нечестивых дел, творимых теми, кто питается и пасется в саду св. церкви. Не должно животное питаться тем, что служит пищей для людей. В силу того, что Господь вам дал власть и вы ее приняли, вы обязаны применять к делу добродетель и могущество ваше, и, если бы вы не захотели им пользоваться, лучше было бы для вас отречься от того, что вы приняли, больше было бы от этого пользы для славы Божией и для спасения вашей души". Екатерина заявляла, что дело реформы требует от папы не только готовности пострадать за него, но и энергичной борьбы. Для этой борьбы нужен меч - ненависть к пороку и любовь к добродетели. "Вот этот меч, отец мой, прошу я вас пустить в дело. Пришло для вас теперь время обнажить этот меч, который состоит в том, чтобы ненавидеть порок в вас самих, в пастве вашей и в служителях св. церкви... Итак, отсеките порок". Но Екатерине не долго пришлось вести борьбу за исправление церкви, так как в воскресение мясопуста "такая боль пронзила ее сердце, что, как она говорила, ее одежда на груди порвалась. Вскоре Екатерина подверглась нападению демонов, которые ее мучили телесными и душевными муками. Она упала на землю и ей казалось, что ее душа оставила тело и взирает на него, как на нечто чуждое ей. Окружающие оплакивали ее как покойницу. Но этот приступ был только началом предсмертной болезни. Силы ее оставляли, но следуя указанию Христа, она ежедневно на заре читала обедню, после чего шла из доминиканского монастыря, где жила, к храму св. Петра и оставалась там до вечера. "Мне бы не хотелось,- писала она,- уйти с этого места ни днем, ни ночью, пока мне не удастся сколько-нибудь вразумить этот народ и прикрепить его к Отцу. Тело мое остается без всякой пищи, даже без капли воды, с такими сладкими телесными мучениями, которые я не испытывала ни в какое другое время, и жизнь моя висит теперь на одном волоске". С конца третьей недели поста Екатерина должна была прекратить посещения собора и слегла. Ее тело было в полном оцепенении, и жизнь его выражалась только в невыносимых страданиях. Но душа ее бодрствовала и жила прежними заботами. Екатерина наставляла своих духовных детей и, как бы завещая свою волю, каждому указывала дальнейший путь в жизни. К концу поста положение Екатерины ухудшилось. Она уже не могла говорить, не была даже в состоянии пропустить каплю воды сквозь горло, а между тем ее дыхание пылало. Накануне Пасхи прибыл по делам из Сиены ее прежний духовник Бартоломео. Он нашел ее лежащей неподвижно среди досок, сколоченных наподобие гроба. Она обрадовалась его приезду, но он не мог понять ее шепота, когда же наклонил ухо к ее губам, то услышал, что ей хорошо. Он предложил ей отслужить на другой день у нее в комнате пасхальную обедню и причастить ее. Когда в Светлое Воскресение Бартоломео начал служить обедню у переносного алтаря, который был предоставлен Екатерине папой, она лежала неподвижно, но когда он приступил к причащению, Екатерина, к удивлению всех, встала без чужой помощи и опустилась на колени перед алтарем. Жизнь к ней как бы вернулась, и она в течении нескольких дней оживленно беседовала с духовником о нуждах и судьбе церкви. Но она не удерживала при себе близкого ей человека, который был ей так нужен в предстоявшую ей тяжелую минуту, ибо его участия требовали дела доминиканского ордена. После отъезда духовника к Екатерине вернулось прежнее состояние неподвижности, в котором она пробыла почти шесть недель. Накануне Вознесения 29 апреля 1380 года она очнулась как бы от тяжелого страдания. К ней еще раз вернулось полное сознание. В прощании с матерью и друзьями, в покаянии и молитве провела она свои последние часы. В ее покаянии слышалось громче всего самообвинение, что она так мало сделала в жизни: "Ты, Господи, всегда призывал меня понуждать Тебя жгучим желанием, слезами и смиренными молитвами о спасении всего мира и об исправлении церкви. Ты обещал, что в силу такой молитвы будешь милосерден к миру и дашь невесте Твоей новую красу; но я, несчастная, не исполнила этого желания". Присутствующие слышали, как она долго повторяла: "Боже, смилуйся надо мной, не отнимай у меня память о Тебе!", а потом: "Господи, приди мне на помощь, Господи, спеши помочь мне!" "Тщеславие? Нет, но лишь истинная слава во Христе". * * * В эпоху, когда знамя религиозного идеала выпало из рук правителей, поглощенных материальными заботами, оно было поднято и высоко водружено над миром руками слабой девушки, которой любовь дала силу, разум и власть над людьми. В эпоху смут и разнузданных страстей она стремилась даровать своему отечеству мир. Она была для Италии и для католического мира тем, чем в следующем поколении стала для Франции Жанна д'Арк. Обе девушки вышли из недр народных масс, обе в священном пылу самоотвержения победили свою женскую робость и стали наставниками вождей народов. Обе они были вызваны высокими религиозными видениями из круга семьи и уединения, обе рано прозрели свое призвание и в Любви к Богу и людям черпали силы для жизненного подвига. Жанна д'Арк опоясалась рыцарским мечом, чтобы спасти свое отечество от иноземцев. Для Екатерины Сиенской интерес земного отечества совпадал с торжеством небесного царства и божественной правды, и потому силу земного меча она хотела победить силой любви и вечной истины. Ее жизнь знаменует собой нравственное торжество аскетического начала и вместе с тем поворот в аскетизм, к лучшему - к служению высшему принципу, а именно, принципу любви. ПОДВИЖНИКИ. Избранные жизнеописания и труды. Самара: Рериховский Центр Духовной Культуры, Издательский дом "Агни". 1998	календарь январь февраль март апрель май июнь июль август сентябрь октябрь ноябрь декабрь
	© 2008, "great-people.ru"